Жан Жироду - Лгунья

Реджинальд все еще посмеивался над собственными фантазиями, когда в конце свидания, не выпуская Нелли из объятий, сказал ей:

— Послушай, Нелли, а ведь я все знаю.

— Вот как? — откликнулась она.

— Да, со вчерашнего дня я знаю все.

— Прекрасно, — ответила Нелли.

Она впала в странное оцепенение. Ничто в ней не дрогнуло при словах Реджинальда. Глаза ее были закрыты, и вот так же, в один миг, все закрылось в ней самой и вокруг. Она вдруг рухнула в ту черную, непроницаемо-мрачную нору, какой была ее жизнь и где ей совершенно не хотелось укрываться. Но укрыться было необходимо, хотя бы на минуту. Она, конечно, не думала, что Реджинальд и в самом деле что-то прознал. Если бы он заподозрил хоть ничтожную частицу правды, он не вел бы себя так нежно, как сегодня, и вчера, и позавчера. Но в этом «я знаю все» ей почудился грозный стук в дверь. — Это стучал кто-то неведомый, тот, кто безжалостно преследует людей, живущих миражом, видимостью или компромиссом, иногда и необходимым, называемым интригой, ложью. И этот удар нанес ей Реджинальд, нанес вслепую, наугад. Однако Нелли чувствовала, что не так уж он случаен, что в воздухе давно веяло угрозой. Разумеется, она не станет откликаться на стук. Может, это просто ветер сотрясает дверь, а вот стоит отворить, как в нее проскользнет и вор. Да, лишняя осторожность не помешает. И Нелли, словно одурманенная сном, повернулась на другой бок, вытянулась, смахнула с лица и рук пыль правды, так нежданно осыпавшую их, спрятала глаза, грудь, живот, колени, весь этот красивый фасад, который едва не предал ее, а однажды предаст окончательно, оставила взору Реджинальда только плечи, спину, талию — все, в чем она была полностью уверена, — и, сраженная внезапно нахлынувшей усталостью, нашла единственно надежное убежище в глубоком сне.

Реджинальд молча смотрел на Нелли. Она отстранилась, ушла от него. Никогда еще она не отстранялась так резко, так бесповоротно. Впервые в их общей постели она укрылась в ее собственном, одиноком сне. Вместо того, чтобы крепко обнять его, бороться вместе с ним против подступающей дремоты, она как будто сдалась без всякого сопротивления, забыла о нем, уступила чему-то более сильному, нежели сон, — забытью? или небытию? Она и вправду была сейчас одна; впервые он видел ее до такой степени одинокой. Все ее поведение, все тело принадлежали другой жизни, в которой Реджинальду не нашлось места. Он видел в ней лишь то, что видят в человеке, ведущем вас в царство теней, — спину, вдруг ставшую чужой; ему нечего было делать с этой спиной, она знать его не хотела, в ней воплотилось прошлое Нелли — незнакомки без черт, без взгляда, ничего общего не имевшей с их любовью. Внезапно ее образ, лишенный огня их взаимной страсти, потускнел и стерся; Реджинальд узрел воочию Нелли без любви. И у него больно сжалось сердце. Ибо рядом с этой внезапно погасшей Нелли стояла их любовь, отделенная от него и от нее, словно чемоданы, которые можно снова взять в руки, а можно и бросить навсегда. Она, эта любовь, больше не казалась ему неотъемлемой частью их обоих; она еще находилась в комнате, но уже стала третьим лишним, и ее можно было, по желанию или необходимости, оставить здесь или прогнать. От этого она не умалилась бы, о нет! Напротив, — отделившись от них, она выглядела сильнее, величественнее… вот только им она уже не принадлежала.

А Нелли спала так энергично, так деятельно, словно решила отоспаться не за сегодняшний день (нынче она выглядела вполне свежей и бодрой), а за все прошлое: то ли за слишком раннее вставание в детстве, то ли за ночь на балу, то ли за бессонные часы в каком-нибудь поезде. Реджинальд чувствовал, что этот сон никак не относится к нему; то был старый долг, прошлая необходимость. Но почему, почему она заснула именно так в самом разгаре их любви, в самом апогее счастливой, острой, трепещущей страсти; с какой стати этот мертвый, безразличный ко всему сон вдруг разобщил восторженных любовников? Реджинальд не мог объяснить эту странность. Он дотронулся до Нелли, погладил, приник губами к ее затылку, к ее плечам. Но она продолжала спать, и дыхание ее было часто и ровно, хотя чувствовалось, что его ритм нарушится тотчас же, как скоро Нелли покинет этот отрезок чуждой ей жизни и вернется в свою, привычную. Каким же словом, каким жестом он — не изменил, конечно, но оттолкнул Нелли от себя и от всего их связывающего?

Это выглядело так, словно он нечаянно нажал на какую-то волшебную кнопку, и вместо прежней Нелли возникла другая, лишенная любви. Нелли без любви… вот она, лежит рядом с ним, — почти неживая форма, погруженная в сумрак вечности; ее тело не откликается на его ласки, хотя и принимает их. Он ощущал, как она отдаляется — почти незаметно, потихоньку, будто ее уносит прочь медленный отлив. И Реджинальд вдруг почувствовал себя таким одиноким и неприкаянным, что даже вздрогнул от тоскливого страха; вид Нелли, какою она была до встречи с ним, какою будет после него, заставил его окончательно сбросить с себя привычные, уютные покровы любви, с которыми он не расставался вот уже четыре месяца. В одно мгновение эта любовь, услада его души, вырвалась наружу, и теперь, чудилось ему, печально и жалостливо, с любопытством посторонней, глядит на них из угла спальни, словно пытаясь понять, какой паре влюбленных так верно служила до сих пор.

И вдруг Реджинальд почувствовал, что Нелли уже не спит. Она вернула долг за ту часть ночи, когда маленькой девочкой прислушивалась к ссоре соседей (соседи всегда ссорятся по ночам!) или за ту, когда умер ее отец, — с этими долгами она отныне рассчиталась целиком и полностью. Сомнений не было: дыхание перестало выполнять свою очистительную роль. Реджинальд понял, что на смену забытью, крепкому сну с чуть заметными непроизвольными подрагиваниями пришла ясная мысль, и теперь молчание тела выглядело умышленным. Так протекли пять минут и каждая из них непреложно свидетельствовала: Нелли больше не спит. Но тогда почему же она упорно не двигается, не возвращается, с первым проблеском сознания, к любви, как это сделал бы Реджинальд; почему лежит рядом с ним, не помышляя о поцелуях? Этого он постичь не мог. По пробуждении Нелли всегда, даже лежа в его объятиях, судорожно хваталась за него, приникала всем телом, всем своим существом и сквозь отступающий сон впивала в себя счастливую страсть, которая, однако, сопутствовала ей и в самом глубоком забытьи. Сегодня же — ничего! Странно: Реджинальду вдруг почему-то вспомнилась виденная им на Востоке девушка, которую насильники бросили голой на обочине дороги; в своем гневном возмущении против жестокой судьбы несчастная даже перед своими спасителями упрямо лежала обнаженной, не желая прикрывать тело одеждой. Вот и здесь казалось, будто любовь, покинувшая Нелли ради какой-то неведомой передышки, теперь вернулась и отыскивает вход, пытаясь вновь завладеть ею, но тщетно: и душа и тело наглухо закрыты.