Исаак Башевис-Зингер - Фокусник из Люблина

Снова и снова его охватывала лёгкая дрёма, и он лежал с открытыми глазами, готовый очнуться от грёз, когда Магда придёт к нему. Она принесла с собой запах лаванды. Была она всегда очень стыдлива, и такой до сих пор осталась. Пришла к нему как застенчивая девочка, с извиняющейся улыбкой. Легла рядом — угловатая, костлявая, холодная, как ледышка, в слишком большой для неё ночной сорочке, с влажными ещё после мытья волосами. Его рука легла на худенькие рёбра.

— Что с тобой? Ты ничего не ешь? — прошептал он.

— Да я ем.

— Тебе будет легче полететь. Весишь не больше гуся…

Сразу бы отправиться им по проторенной дорожке, но теперь, после долгого отсутствия — ведь Яша несколько недель провёл в Люблине с Эстер, — приходилось привыкать друг к другу снова. Магда лежала спиной к нему, и надо было её приласкать, чтобы она повернулась лицом. И ещё она стеснялась матери и брата. Если Яша издавал слишком громкий звук, Магда закрывала ему рот рукой. Он обнимал девушку, и она трепыхалась у него в руках, как воробышек. Шептала что-то так тихо, что едва можно было разобрать. Почему его не было так долго? Она прямо боялась, что он никогда не вернётся. Мать без конца говорила, что пришла чёрная полоса, что он не вернётся… жаловалась, ныла, приставала к Магде, уверяла, что Яша бросил её… Болек связался с воровской шайкой. Это прямо срам, такой позор. Брат может угодить в тюрьму. И слишком много пьёт. Напьётся и задирается, лезет на рожон. И что там было делать в Люблине столько времени? Так долго его не было, время тянулось, как патока.

Поразительно, что такая застенчивая девочка может быть столь страстной. Как дибук в неё вселился. Осыпала Яшу поцелуями, подчинялась во всём, делала всё, чему он обучил её, — только молча, из страха, что мать или брат могут проснуться. Это походило на тайный обряд, на танец, исполняемый ночными призраками. В школе Магду научили правильно говорить по-польски, но сейчас она бормотала что-то на грубой тарабарщине — едва можно было разобрать, что она говорит. Лишь редкие слова — странные, грубые, бесстыдные — унаследованные от многих поколений хлопов [21] Хлопы — крестьяне, мужики ( польск. ). . Яша сказал:

— Если так случится, что я тебя оставлю, знай, я вернусь к тебе. Оставайся верна мне.

— Да, коханый мой, до самой смерти. Единственный мой…

— Я приделаю тебе крылья, и ты полетишь.

— Да, мой повелитель… я уже лечу, прямо сейчас…

В Пяске базарный день. Болек ещё с утра, сразу же после завтрака отправился в Люблин, а Яша пешком пошёл в Пяск, сказав, что ему надо сделать кое-какие покупки. Эльжбета попыталась удержать его, оставить на второй завтрак, но Магда замотала головой, останавливая её, — девушка никогда не перечила Яше. Он поцеловал Магду, и та смущённо сказала только: «Не забудь дорогу домой».

Торговать на базарной площади начинали лишь только рассветёт, но припоздавшие мужики ещё тянулись вниз по дороге. Кто вёл на убой тощую коровёнку, кто бычка, кто козу. Бабы в платках поверх кокошников — признак замужней женщины — несли в глиняных кринках, в мисках всё, что они приготовили на продажу, прикрыв товар холстиной. Они пересмеивались и задирали Яшу — помнили, как он ходил по сёлам со своими фокусами и трюками несколько лет назад. На дороге появилась фура с новобрачными, а в ней ещё и целая компания музыкантов. Упряжь вся в зелени, в цветах, на лошадях венки. Музыканты пиликали на скрипочках и тянули однообразную заунывную мелодию. В крестьянской повозке девушки-польки, набившись тесно, как гуси, затянули песню, им хотелось показать себя парням:

Зевтл-агуна — покинутая жена, жила на холме, позади резницкой, среди воров. Некоторое время назад её муж, Лейбуш Леках, исчез из Яновской тюрьмы, и никто не знал, в каких он теперь краях. Кто говорил, удрал в Америку, другие — что он далеко, в русских лесах. Вот уже несколько месяцев о нём не было никаких вестей. Воровская шайка — а там были свои законы, были старшие — давала Зевтл по два злотых в неделю. Так делали, если человек попадал в тюрьму. Постепенно стало ясно, что Лейбуш пропал надолго, если не навсегда. Детей у них не было. Обычно жёны тех, кто попадал в тюрьму, вели себя скромно, блюли женскую честь. А про Зевтл разное говорили. Да и была она здесь чужая — не из Люблина, а с другой стороны Вислы. Наряжалась, надевала украшения даже в будни, ходила с непокрытой головой, готовила в субботу. В любой момент можно было ожидать, что ей перестанут выплачивать пенсион.

Про всё про это Яша знал и тем не менее путался с этой потаскухой. Шёл к ней задами, давал трояк, привозил нитку коралловых бус, купленную в Варшаве. Безумие всё это. У него есть жена, есть Магда. Страстно, без оглядки увлечён он Эмилией. Чего же он ищет здесь, в этой навозной куче? Сколько раз решал Яша всё порвать, но, когда бы ни пришёл в Пяск, опять к ней тащится, бежит с трепетом, с нетерпением школьника, который собирается лечь в постель с первой женщиной. Вот и теперь он подошёл к дому не с Люблинской, а задами, мимо синагоги.

Хотя уже прошли праздники швуэс, стояла слякотная холодная погода. А в доме у Зевтл была чистота: ослепительные занавески, лампа с вырезанным из бумаги абажуром, нарядные подушки, пол посыпан свежим песком — как в пятницу, пред тем, как произносят благословения и зажигают свечи. Зевтл стояла посреди комнаты — молодая женщина, с вьющимися волосами, очаровательной ямочкой на левой щеке, ниткой дешёвых стеклянных бус ка шее. Она чарующе улыбнулась, показав ослепительно белые зубы, и проговорила со своей, «с той стороны Вислы», интонацией:

— Думала уж, не придёшь больше…

— Если обещал, всегда прихожу, — сказал Яша сурово.

— Вот уж гость так гость, вот уж гость нежданный!

Всё тут его унижало и оскорбляло: и как она целовалась, как приняла подарок, как побежала, чтобы принести ему кофе с цикорием, — ну в точности, как воруют деньги, ему приходилось красть любовь. Зевтл заперла дверь на крюк, чтобы никто не помешал, напихала бумаги в замочную скважину, чтобы нельзя было подглядеть. Ей хотелось помедлить, посидеть просто так, а Яше приходилось спешить. Он со значением бросал взгляды на кровать, но Зевтл задёрнула ситцевую занавеску, показывая этим, что ещё не время.

— Что нового на белом свете?

— Да я и сам не знаю.

— Кто ж тогда знает, если не ты? Торчим здесь, сидим тут посиживаем, а ты носишься всюду, как вольная птица…

Она подсела к Яше, выставив круглые коленки. Юбка так задралась, что были видны чёрные чулки и красные подвязки.