Александр Дюма - Дюма. Том 48. Инженю

«Сударь,

не придете ли Вы ко мне с единственной целью объяснить мне либо Ваше поведение, либо поведение другого? Я нуждаюсь в надежной поддержке, а Вы человек доброго сердца: приходите и посоветуйте мне, что делать. Завтра я выйду из дома в два часа и найму фиакр в начале улицы Сент-Антуан; фиакр для вида повезет меня на улицу Бернардинцев, но на самом деле я остановлюсь у Королевского сада. Ждите меня там, у ворот. Мне необходимо с Вами поговорить.

Инженю».

Кристиан подпрыгнул от радости; в этой обоюдной решительности, которая воодушевляет одним чувством разлученных людей, он почувствовал таинственное влияние любви.

Хотя Кристиан был уверен, что завтра увидит Инженю, так как она сама назначала ему свидание, хотя письмо Инженю стало для него утешением и обещанием, он решил не упускать своего счастья; получив письмо Инженю, он считал, что молодая женщина уже принадлежит ему.

Он начал с того, что уверил мать в том, будто поездка, в которую ему якобы приказал отправиться граф д’Артуа, состоится. Кристиан рассказал о милостивом расположении наследного принца и его предложениях на будущее.

Разумеется, об Инженю и завязывающемся романе не было сказано ни слова.

Радость Кристиана была слишком велика, чтобы он позволил ослаблять ее упреками и лишними разговорами: скупой, как все счастливые, он хотел сохранить только для себя все свои мечты.

Но, как и раньше, Кристиан не сумел обмануть графиню; правда, на этот раз она притворилась, будто ни о чем не догадывается, решив поспорить с сыном в хитрости.

Мать имеет право присматривать за сыном, как и контролировать его поступки: присмотр служит ей средством предупреждения, контроль — средством обуздывать сыновние страсти.

Графиня создала сеть осведомителей и приняла меры по защите сына.

Кристиан отправился на улицу Предместья Сент-Анту-ан: он хотел что-то разузнать о супружеской жизни Инженю.

Юноша с пылким воображением, Кристиан был способен проявить столь твердую решимость, что пожертвовал бы любовью при малейшем недостойном поступке возлюбленной.

И поэтому он, прежде чем слепо предаться страсти, силу которой сознавал, хорошо зная собственное сердце, пытался убедить себя, что предмет его страсти стоит того, чтобы ради него отдать жизнь.

Кристиан надел костюм серого цвета и закутался в широкий плащ; потом он отправился дежурить у двери Инженю в то время, когда, как всем известно, любовники и мужья добиваются у женщин прощения.

Оже еще отсутствовал; домой он вернулся в семь часов.

Когда Кристиан его увидел, сердце чуть не разорвалось у него в груди. Потом появился свет у папаши Ретифа; некоторое время он горел, и Кристиан понял, что между отцом Инженю и зятем завязался разговор.

Через полчаса свет стал ярче: Оже с подсвечником прошел в спальню жены.

На этот раз сердце Кристиана почти перестало биться: затаив дыхание, он не сводил глаз с окна Инженю.

Вскоре после появления мужа Кристиан заметил тень, встающую со стула.

Без всяких сомнений, это была Инженю.

Другая тень, недавно появившаяся (вероятно, это был Оже), что-то горячо объясняла — это было видно по резким движениям ее рук.

Наконец тень Оже наклонилась.

Это явно произошло потому, что Оже упал на колени, вымаливая прощение.

Кристиана пронзила такая острая боль в груди, что он не смог сдержать крик, похожий на рычание.

Перед подобным выражением чувств мужа Инженю внезапно отпрянула назад и, подойдя к окну, открыла его. И до Кристиана долетел ее голос: она произносила какие-то резкие слова; хотя молодой человек слышал только их звуки, в смысле слов ошибиться было невозможно.

После этого тень Оже встала; она сделала несколько грубых, угрожающих жестов, но тень Инженю не отходила от окна, на которое она опиралась.

В конце концов, после часа разговоров, безмолвных и умоляющих движений, яркий свет в спальне исчез.

Кристиан испытал ужас, казалось заледенивший ему кровь в жилах.

Погасили они свет или унесли свечи? Сменились ли мирной договоренностью враждебные действия, которые с такой холодностью и с такой ожесточенностью отвергала Инженю?

Но молодой человек пережил огромное счастье, когда дверь, ведущая в проход к дому, вдруг открылась, и он, спрятавшись в углу глубоких ворот, увидел, как вышел Оже, недоверчиво озираясь по сторонам.

Негодяй пошел в сторону бульвара, потом вернулся, чтобы взглянуть на окна жены и еще раз осмотреть улицу.

Закончив свой осмотр, он скрылся в темноте.

Кристиан, столь же подозрительный в своей радости, сколь он был мужественный в горе, решил подождать еще час, чтобы понять, как ему поступать.

Однако не прошло и двадцати минут, как лампа Инженю погасла и загорелся обычный ночник, голубоватый свет которого едва окрашивал занавеси и стекла.

Дитя легло спать; сейчас оно поблагодарит Бога и уснет.

Кристиан вознес Небесам самые пылкие благодарственные молитвы и вернулся к матери, которая с нетерпением его ждала.

«Слава Богу, — подумал он о матери, — у меня есть нежная подруга и мужественная женщина, и мне не придется бороться в одиночку, когда пробьет час сражаться!»

Кристиан нуждался во сне, потому что много дней подряд переживал утомительные волнения; теперь он заснул и видел спокойные сны — такое происходило с ним впервые за три месяца.

В этих снах ему неизменно виделись уединенные и осененные деревьями дома господина графа д’Артуа с их потайными входами.

Теперь, когда Инженю и Кристиан, оставшиеся целомудренными, спят тем мирным сном, что приносит душе покой, а лицу придает свежесть, пора бы, наверное, узнать, как наш славный Ретиф де ла Бретон отнесся к замужеству дочери, и о странных событиях, ставших следствием этого брака.

Именно Ретифу мы — надо это признать — обязаны возможностью узнать некоторые подробности о тех событиях.

Скажем прямо, никогда ни один отец столь гордо не держал голову в церкви, когда Ретиф вел к алтарю воспитанную в его духе девственницу — пример его физического и нравственного воспитания, ученицу, усвоившую философию и гигиену женевского философа.

По возвращении из церкви Ретиф отвел Инженю в сторонку и произнес длинную речь о ее обязанностях супруги и матери, во время которой щеки девушки не раз вспыхивали ярким румянцем. Вечером в день свадьбы Ретиф, расчувствовавшийся от доброго вина, сочинял стихи, придумывал названия глав, составлял оглавления; и хотя для него как историка природы иногда было праздником прослушивать тайны спальни новобрачных, он, сраженный Бахусом, заснул, тем самым лишив Аполлона одной из своих самых забавных страниц.