Александр Дюма - Дюма. Том 48. Инженю

— Сударь…

— Ах, вот вы сразу же перебиваете меня в начале моего определения.

Ретиф огляделся вокруг себя с таким видом, словно хотел убедиться, нет ли в комнате кого-нибудь, кто помог бы ему вытолкать Оже за дверь; но в одиночку он был неспособен справиться с таким крепким молодым мужчиной, как Оже.

Поэтому он решил терпеть.

Впрочем, будучи наблюдательным социальным писателем, живописующим нравы, он не находил этот разговор неинтересным для себя и хотел понять, что еще уцелело от вельможной наглости в том новом обществе, которое чувствовало расположение к философии и жаждало свободы.

Но Оже, который не был способен угадать, что же действительно творилось в сердце Ретифа, и который, кстати, считал, что люди почти всегда заслуживают презрения, и привык их презирать, продолжал:

— Деньги, дорогой мой господин Ретиф, — это квартира в другом, а не в таком, как у вас, доме, на другой, а не такой, как ваша, улице; это обстановка в квартире — вы прекрасно понимаете, что под обстановкой я разумею нечто иное, отличное от ваших трухлявых столов и колченогих стульев: под обстановкой я имею в виду кресла, обитые мягким утрехтским бархатом; мебель розового дерева; портьеры из узорчатого шелка; мягкий ковер зимой; полы, до блеска натертые летом… и, дайте мне, черт возьми, сказать, слугу, который натирает полы и надевает чехлы на кресла; на камине красивые часы в стиле буль или из позолоченной бронзы; шкафы с фарфоровой и серебряной посудой; погреба с бургундскими винами для тех дней, когда вы будете отдыхать, и с бордо для тех дней, когда вам предстоит работать.

— Перестаньте, сударь! — взмолился Ретиф, у которого от этого перечисления начинала кружиться голова.

— Но дайте же мне закончить, черт побери! Под обстановкой я разумею и хорошую библиотеку, а не те книжки, что я вижу у вас на необструганных и сколоченных вами досках, а красивые и добрые, вернее, злые книги — ведь именно их предпочитаете вы, господа романисты, господа поэты, господа журналисты! — господина де Вольтера в переплетах, Жан Жака Руссо с золотым обрезом, всю «Энциклопедию», тысячу томов! В вашем сарае никогда не кончаются дрова из королевских лесов; в вашей кладовой хранятся неиссякаемые запасы ламп и горы свечей; в вашем платяном шкафу висит по паре каждой вещи, то, чего вы никогда не имели, например: два фрака, два сюртука, два жилета, две пары кюлот, два шелковых, подбитых ватой шлафрока для зимы, два ситцевых халата для лета, кружева, рубашки из тонкого полотна, трость с позолоченным, украшенным чеканкой набалдашником, — целый гардероб, который сделает вас моложе лет на пятнадцать и приведет к тому, что женщины станут оборачиваться вам вслед.

— Женщины?

— Да, как и тогда, когда вам было двадцать пять лет и вы совершали свои прекрасные прогулки влюбленного Геркулеса с мадемуазель Жинан и еще тремя девушками! Ну вот, как видите, я читаю ваши книги, господин Ретиф де л а Бретон, хотя они очень плохо напечатаны, и поэтому нам известно о ваших неприятностях: нам знакома драма «Новобрачная». Итак, вы получите все то, о чем я вам говорил, господин Ретиф де ла Бретон: у вас будет особняк, обстановка и деньги; вы будете иметь все это и даже больше, а в противном случае я, Оже, опозорю свое имя!

— Но все-таки, каков вывод из сказанного вами?

— А вывод из сказанного мною таков, что вельможа, вступая в брак с вашей дочерью, даст все эти вещи ей в приданое.

— Вот в чем дело! — вскричал разъяренный Ретиф, поправляя на голове черную бархатную ермолку. — Вы либо смеетесь надо мной, либо явились серьезно и бесстыдно предложить мне эту гнусную сделку?

— Вы правы, дорогой мой господин Ретиф, я пришел предложить вам сделку, но вы ошибаетесь в определении: эта сделка не гнусная, а превосходная, она выгодна вам и вашей дочери!

— Но понимаете ли вы, сударь, что явились сюда просто-напросто предложить мне опозорить мою дочь?

— Кто вам говорил о позоре? Вы с ума сошли?

— Похоже, черт возьми, схожу…

— Позор? Ладно! Что позорного для мадемуазель Инженю Ретиф, внебрачной дочери, в том, что она полюбит вельможу?! Честное слово, я уже ничего не понимаю! Неужели вы принимаете всерьез ту генеалогию, согласно которой вы ведете свой род от императора Пертинакса?.. Разве была опозорена Одетта де Шандивер? Разве была опозорена Агнесса Сорель? Может быть, по-вашему, была опозорена Диана де Пуатье? Или Мари Туше? Разве мадемуазель де Лавальер была опозорена? Разве госпожа де Монтеспан, госпожа де Ментенон, госпожа де Парабер, госпожа де Фалари, госпожа де Сабран, госпожа де Майи, госпожа де Вентимий, госпожа де Шатору и госпожа де Помпадур — разве все они покрыли себя позором, ответьте мне?! Оставьте, дорогой господин Ретиф, вы с ума сошли, напуская на себя важный вид! И заметьте хорошенько, я предлагаю вам великолепную партию и даже мысли не допускаю, что ваша дочь могла бы стать госпожой де Фонтанж.

— Но кто этот человек?! — вскричал Ретиф с возрастающим изумлением. — Неужели король?

— Почти.

— Это господин граф Прован…

— … не будем называть имен, дорогой господин Ретиф! Это его королевское высочество принц Деньги! Какого черта вам еще угодно знать? И если вельможа, вроде того, о ком я говорю, стучится в дверь, то мое мнение заключается в том, что необходимо перед ним эту дверь распахнуть настежь.

— О нет, я отказываюсь, отказываюсь! — воскликнул Ретиф. — Уж лучше нищета!

— Это очень благородно, — спокойно заметил Оже. — Но поистине, милостивый государь, вы уже так бедны, что больше не можете терпеть подобную нищету! Вы с трудом набираете книги, которые не всегда хороши; получаете вы за них мало, зарабатываете вы все меньше и меньше, и чем больше вы будете стареть, тем меньше станете зарабатывать; вы носите один сюртук двадцать лет! Не отрицайте, вы сами писали об этом в «Сорокалетием». А у мадемуазель Инженю, которой я предлагаю полмиллиона, почти нет платьев, и, если бы в дело не вмешался господин Ревельон, она вообще осталась бы раздетой.

— Сударь, — сказал Ретиф, — занимайтесь, пожалуйста, тем, что вас касается.

— Именно это я и делаю.

— Как это понять?

— Да, меня касается, чтобы мадемуазель Инженю, будучи красивой, стала элегантной, и ни на ком, я уверяю вас, не будет так хорошо сидеть шелковое платье, когда она будет идти по улице в сопровождении лакея!

— Возможно, но я отказываюсь.

— Это глупо!.. Почему вы отказываетесь?

— Прежде всего потому, сударь, что вы меня оскорбляете, и я швырнул бы вам в лицо эту горсть свинцовых литер, не будь у меня недостатка в букве Т… Но я сейчас позову Инженю, и пусть она сама вам ответит.

— Не стоит, ибо это будет еще глупее. Если вы ее позовете, держу пари, что я сумею ее убедить.