Александр Дюма - Дюма. Том 48. Инженю

— Я не отрицаю ничего из сказанного вами, — сказал Марат, — но это еще не кажется мне достаточным основанием, чтобы ампутировать конечность; вы все представили в наихудшем свете, доктор, и довели до крайних выводов; сам я от этой раны жду лучшего.

— Но каким образом вы, тем не менее, намерены бороться с воспалением? Будете очищать рану?

— Нет, ведь очищать рану означает добавить к старой новую, и это приведет к тому, что воспаление усилится, а не уменьшится.

— Джон Белл полагает, что рану всегда необходимо очищать, — заметил доктор Луи.

— Но Хантер придерживается другого мнения, — возразил Марат.

— Посмотрим, какими средствами вы хотите победить общее воспаление у больного, который, я повторяю, молод и силен.

— Поскольку он молод и крепок, мы сделаем ему кровопускание, — пояснил Марат.

— При общем воспалении это полезно, но останется воспаление локальное.

— Мы сделаем ему тепловой дренаж, если мне будет позволено так выразиться.

— Вы хотите сказать, что будете лечить его холодной водой?

— Это средство не раз приводило меня к успеху.

— Но как быть с осколками кости?

— О них можно не заботиться: по мере того как они будут обнаруживаться, мы будем удалять их всякий раз, когда, разумеется, сможем это сделать, не подвергая больного опасности.

— Ну, а пуля? Как быть с пулей? — настаивал доктор Луи.

— Ее, разумеется, необходимо извлечь, — заметил Гильотен.

— Пуля выйдет сама.

— Почему же?

— Гной вытолкнет ее наружу.

— Но вам хорошо известно, что нельзя оставлять в ране инородное тело.

— Инородное тело, особенно если оно состоит из свинца, не обязательно ведет к смертельному исходу.

— Откуда вы это взяли? — воскликнул доктор Луи.

— Сейчас скажу, — ответил Марат. — Вот что однажды случилось со мной в Польше, где я охотился… Охотником я всегда был посредственным; кстати, охота — удовольствие жестокое, а я по натуре гуманист.

Оба врача поклонились.

— Итак, в тот день, будучи на охоте, я принял собаку за волка и всадил ей три крупные дробины: одна из них застряла в поясничных мышцах, вторая вошла в плечевую кость, третья перебила ребро. Третью дробину я смог извлечь; вторая через десять дней сама вышла из раны; третья осталась в теле, но никаких неприятностей собаке не причинила. Спрашивается, почему бы природе, которая одинаково влияет на всех животных, не сделать для человека то, что она сделала для собаки?

Доктор Луи ненадолго задумался.

— Будьте осторожны, сударь! — вдруг воскликнул он. — То, что вы нам здесь рассказали, только личное наблюдение; это примечательный, любопытный факт, но наука не опирается на исключения из правил. Мое мнение заключается в том, что вы рискуете жизнью раненого, применяя теорию, которая противоречит всей хирургической практике, начиная с Амбруаза Паре и кончая Жаном Луи Пти.

Марат поклонился с твердой уверенностью в своей правоте.

Однако доктор Луи продолжал настаивать на своем.

— Я беру ответственность на себя, — объявил Марат.

— Подумайте над тем, что я вам сказал, сударь, — возразил доктор Луи. — Ведь хирургия совсем недавно встала на ноги; хирургам — еще вчера это были цирюльники со своими подручными — необходимо, чтобы нашу профессию уважали, а возможность заставить ее уважать сводится к тому, чтобы напрасно не рисковать, бережно относиться к жизни людей, наконец, излечивать их.

— Сударь, я признаю правоту ваших слов, искренность вашего убеждения, — ответил Марат, — но вы питаете слишком большую почтительность к авторитетам и профессорским мантиям, я же выше опыта ставлю совесть.

— Но если человек умрет, что будет с вашей совестью, которая поступится всеми научными традициями и пойдет наперекор взглядам всех людей, чей опыт имеет силу закона?

— На мой взгляд, существуют два закона, главенствующие над законом опыта, — пояснил Марат. — Это закон человечности и закон прогресса. Короче говоря, предназначение хирургии не только в том, чтобы делать удачные операции. Ведь каково значение слова «хирургия»? «Помощь руки». Поэтому пусть рука будет помощью, а скальпель — лекарством. Я не скрываю от себя дерзости моего решения, но беру на себя ответственность за него. О, извините меня, доктор, но уродство моих глаз возмещает их доброта; так вот, я уже сейчас провижу день, когда хирургия достигнет большого прогресса; хирургия, которая режет, представляет собой только искусство, хирургия, которая лечит, — науку.

— Я еще сумел бы понять ваше упрямство, господин Марат, — возразил доктор Луи, — если бы рана была на руке; но мы имеем дело с огнестрельным ранением нижней конечности!

— Я беру ответственность на себя, сударь, — заявил Марат.

Услышав эти слова, которые решают все в консультациях хирургов, оба врача поклонились; Гильотен с истинной симпатией протянул Марату руку и сказал:

— Может быть, вы добьетесь удачи. От всего сердца желаю вам успеха.

— Я желаю вам успеха, хотя и сомневаюсь в нем, — прибавил доктор Луи.

— Ну, а я гарантирую успех, — заключил Марат.

И он проводил до двери обоих врачей, и те перед уходом в последний раз заявили, что всю ответственность за лечение раненого они возлагают на своего коллегу, врача конюшен королевского высочества его светлости графа д’Артуа.

Эта долгая дискуссия вовсе не повергла в уныние молодого человека, а приободрила его. Марат, подойдя к Кристиану, заметил, что глаза у юноши лихорадочно блестят.

В порыве благодарности Кристиан протянул врачу обе руки.

— Сударь, — обратился он к Марату, — примите мои искренние поздравления за ту настойчивость, с какой вы отстояли мою несчастную ногу. Если я ее сохраню, то обязан этим буду вам и буду вам вечно признателен за это. Если предсказанные вашими коллегами осложнения возникнут и вызовут мою смерть, что ж, я умру с убеждением, что вы сделали все возможное для моего спасения.

Марат взял руки, протянутые ему молодым человеком, и сделал это с такой ощутимой дрожью, что раненый посмотрел на него с удивлением. Этот взгляд явно вопрошал о причине столь сильного волнения, обычно весьма редкого у врачей, особенно врачей такого закала, как наш Марат, чтобы раненый не обратил на это внимания.

— Сударь, вы ведь, кажется, поляк? — спросил Марат.

— Да, сударь.

— Где вы родились?

— В Варшаве.

— Сколько вам лет?

— Семнадцать.

Марат закрыл глаза и провел рукой по лбу так, как это делает человек, которому сейчас станет плохо.

— Ваш отец жив? — поинтересовался он.

Глаза Марата лихорадочно горели в ожидании ответа, готового сорваться с губ раненого.

— Нет, сударь, — ответил Кристиан. — Мой отец умер до моего рождения, и я его не знал.