Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

В тот же день баронесса написала г-ну Дювалю, что если в следующее воскресенье он сам, его жена и сын не заняты, то она приглашает их провести день в Хендоне.

Почтенное семейство прибыло к полудню. Хотя дела г-на Дюваля процветали и теперь он уже стал компаньоном в банкирском доме, где вначале был всего лишь служащим, он по-прежнему оставался тем самым скромным и честным человеком, который заслужил доверие герцогини де Лорж и дружбу баронессы де Марсийи.

Между тем маркиза с горечью отмечала стремление дочери снисходить, по ее словам, до простолюдинов. Она нередко упрекала баронессу в чересчур тесной связи с Дювалями, а когда та напоминала ей об услуге первостепенной важности, лежавшей в основе этой связи, маркиза, вынужденная признать свои обязательства по отношению к достойнейшему муниципальному служащему, пыталась умалить их, утверждая, будто он сделал лишь то, что на его месте сделал бы любой честный человек, хотя, разумеется, это было определенной заслугой в эпоху, когда честных людей оставалось так мало.

Вот почему маркиза, получившая накануне предупреждение о назначенном на следующий день визите, в ту минуту, когда семейство Дювалей появилось в гостиной, велела сказать дочери, что просит ее извиниться перед гостями, так как у нее мигрень.

Сесиль, по своему обыкновению, закрыла Эдуарду доступ в сад; к тому времени он уже стал славным крепким мальчиком лет девяти или десяти, абсолютно неспособным понять жизнь цветов, уважать покой птиц и проникнуться сочувствием к бабочкам.

Зато благодаря особым стараниям г-на Дюваля, озабоченного воспитанием Эдуарда, пускай не столь поэтичным, как у г-жи де Марсийи в отношении малышки Сесиль, но, по крайней мере, не менее усердным, Эдуард мгновенно делал самые сложные умножения и фантастические деления, причем не только с пером в руке, а просто в уме. И потому этот милый ребенок был гордостью отца.

После обеда баронесса попросила г-на Дюваля пройти с ней в кабинет.

Усадив его там, она достала из ящика шкатулку с принадлежавшими лично ей бриллиантовыми серьгами и крестиком и, объяснив с присущей величию простотой, в каком затруднительном положении она оказалась, попросила г-на Дюваля по возвращении в Лондон обратить эти драгоценности в деньги у какого-нибудь честного ювелира, а затем переслать их ей.

Господин Дюваль тут же поспешил предложить баронессе нужную сумму, чтобы избавить ее от необходимости продавать свои бриллианты, повторив то, что ей двадцать раз говорили герцогиня де Лорж и маркиза, а именно: такое положение дел не может длиться вечно. Но баронесса отказалась с признательностью, не дававшей повода для обиды, и в то же время с твердой решимостью, не позволявшей настаивать далее. Мало того, пытаясь предупредить деликатную любезность г-на Дюваля, она сказала, что за бриллианты в оправе в свое время было уплачено пятнадцать тысяч франков, поэтому, как ей кажется, их стоимость не должна превышать восьми или девяти тысяч.

То есть, иными словами, баронесса давала понять г-ну Дювалю, что не пойдет на сделку, если он попытается обмануть ее относительно цены бриллиантов.

Таким образом, г-н Дюваль сразу вынужден был оставить всякую надежду на то, чтобы вручить баронессе сумму, превышающую стоимость бриллиантов.

Покончив с этим делом, баронесса и г-н Дюваль вернулись в гостиную, где дети играли под надзором г-жи Дюваль, и беседа естественно коснулась происходивших в то время событий.

Наступила пора экспедиции Бонапарта в Египет; покинув Францию, он, казалось, прихватил с собой и статую Победы. Лишенные своего полководца, французы терпели поражения в Италии и Германии. Во Франции Директория делала глупость за глупостью. Внешние поражения и внутренние промахи еще больше раздувались за границей, и в результате всего этого баронесса, хотя и старалась не поддаваться надеждам других эмигрантов, не могла, тем не менее, окончательно усомниться в будущем.

Впрочем, с ее приверженностью правому делу усомниться в будущем едва ли не означало усомниться в Божьем промысле.

Через день баронесса при посредстве г-жи Дюваль получила сумму в девять тысяч франков — стоимость ее бриллиантов.

А чтобы у баронессы не оставалось ни малейших сомнений, к этой сумме прилагалась оценочная квитанция и расписка одного из лучших лондонских ювелиров.

Девяти тысяч франков баронессе хватило на два года, а за два года произошли новые события; однако, вместо того чтобы как-то облегчить положение роялистов, события эти, напротив, лишили их всякой надежды.

Бонапарт вернулся из Египта, совершил государственный переворот 18 брюмера, стал первым консулом и выиграл битву при Маренго.

Встречались еще оптимисты, утверждавшие, будто молодой генерал действует в интересах Бурбонов и будто бы, покончив с якобинцами, он вручит скипетр, выражаясь языком того времени, законным монархам; однако люди, трезво смотревшие на вещи, не верили в это.

Тем временем Европа дрожала перед победителем битв у Лоди, Пирамид и Маренго.

Баронесса ждала до последней минуты, чтобы сделать еще одну попытку и обратиться к маркизе, которая с того дня, когда впервые зашла речь о бриллиантах, ни словом больше не обмолвилась на сей счет и ни разу не поинтересовалась, как и на какие средства живет ее дочь.

Маркиза, казалось, очень удивилась, когда дочь снова заговорила с ней о бриллиантах.

Как и в первый раз, маркиза исчерпала все доводы, какие только могла придумать, пытаясь защитить свои драгоценные украшения, но теперь дело не терпело отлагательства, баронесса настаивала, хотя и с должным уважением, достоинством и спокойствием, так что в конце концов маркиза с тяжкими вздохами вынула из своей шкатулки ожерелье, стоившее около пятнадцати тысяч франков.

Баронесса снова предложила продать вместе все оставшееся и поместить пятьдесят тысяч франков, которые можно было за это выручить, в банк, но маркиза столь решительно восстала против этого предложения, что г-жа де Марсийи поняла: любая подобная попытка не увенчается успехом.

Мало того, маркиза потребовала, чтобы после продажи ожерелья ей оставили тысячу экю на личные мелкие расходы.

Пятнадцать тысяч франков г-жа де Марсийи добыла тем же путем, что и девять тысяч. Как и в первый раз, г-н Дюваль предложил ей все возможные услуги, но, как и в первый раз, г-жа де Марсийи отказалась принять их.

Между тем Сесиль подрастала; теперь она уже стала красивой двенадцатилетней девочкой, серьезной и милой, ласковой и набожной, с личиком ангела во всей его свежести и душой своей матери во всей ее чистоте, какой эта душа была до того, как несчастье иссушило ее.