Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

Итак, он остановился на той мысли, что, не поговорив с г-ном д’Авриньи, он оскорбил его отцовские чувства, и решил официально попросить у него руки Мадлен.

Приняв такое решение, Амори тотчас же приступил к его выполнению и, взяв перо, написал следующее письмо.

"Сударь!

Мне двадцать три года; меня зовут Амори де Леовиль — это одно из самых древних имен Франции, это имя, чтимое в судах, имя, прославленное в войнах.

Единственный сын, я владею состоянием около трех миллионов в недвижимости, доставшихся от моих умерших отца и матери, что мне приносит около ста тысяч дохода.

Я могу просто-напросто перечислить и другие свои преимущества, которые имею благодаря случаю, а не благодаря своим достоинствам и которые позволяют мне верить, что с таким состоянием, именем и покровительством тех, кто меня любит, я достигну успеха на поприще, избранном мною, — на поприще дипломатии.

Сударь, я имею честь просить у Вас руки Вашей дочери, мадемуазель Мадлен д ’Авринъи".

"Мой дорогой опекун!

Вот официальное письмо господину д Авриньи, письмо, точное, как цифра, сухое, как факт.

Теперь позвольте Вашему сыну поговорить с Вами со всей душевной признательностью и сердечной полнотой.

Я люблю Мадлен и надеюсь, что и Мадлен меня любит. Поверьте, мы сами не догадывались об этом и потому опоздали признаться Вам.

Наша любовь рождалась так долго и раскрылась так быстро, как будто мы были поражены ударом грома в ясный день. Я воспитывался рядом с нею, как и она, под Вашим взглядом и не заметил сам, когда влюбленный занял место брата.

Все, о чем я свидетельствую, — правда, и я постараюсь сейчас доказать Вам это.

Я снова вспоминаю с удивлением наши игры и радости детства, проведенного в Вашем прекрасном загородном доме в Виль-д 'Авре на глазах нашей доброй миссис Браун.

Я говорил Мадлен "ты", и она называла меня просто "Амори"; мы вприпрыжку бегали по широким аллеям, в глубине которых садилось солнце, мы танцевали под большими каштанами парка прекрасными летними вечерами, а днем предпринимали длительные поездки по воде и бесконечные прогулки по лесу.

Дорогой опекун, это было такое славное время.

Почему наши судьбы, соединившись на заре, разъединились, не достигнув полудня?

Почему я не могу быть Вашим сыном по-настоящему, а не только по форме?

Почему Мадлен и я не можем возобновить наши прежние отношения?

Почему я не могу сказать ей "ты "? Почему она мне больше не говорит "Амори "?

Все это мне казалось таким естественным, а теперь я боюсь, как бы мое воображение не создало тысячи препятствий тому; но разве на самом деле они существуют, дорогой опекун?

Видите ли, Вы считаете меня слишком молодым и, быть может, слишком легкомысленным; но я старше Мадлен на четыре года, и легкомысленности не будет места в моей жизни.

Кроме того, я вовсе не легкомыслен по природе — я таков, поскольку Вы сочли меня таким.

Но от всех этих надуманных удовольствий я откажусь, как только Вы этого захотите, по одному Вашему слову, по одному знаку Мадлен, поскольку я люблю ее так же сильно, как уважаю Вас, и я сделаю ее счастливой, клянусь Вам. Да, да, очень счастливой! И чем я моложе, тем больше у меня времени любить ее, о Боже! Вся моя жизнь без остатка принадлежит ей!

Вы прекрасно знаете это, Вы, обожающий ее: если кто-нибудь полюбит Мадлен, то это навсегда.

Разве может такое случиться, что ее перестанут любить? Безумием было бы даже помыслить о таком. Когда ее видишь, когда смотришь на ее красоту, чувствуешь ее душу и знаешь о сокровищах ее доброты, веры, любви, чистоты, скрытых в ней, — понимаешь, что нет другой такой женщины в мире и, мне кажется, что и на Небе нет такого ангела. О мой опекун, о мой отец, я люблю ее без памяти! Я Вам пишу так, как слова приходят ко мне: бессвязно, беспорядочно, безосновательно. Но Вы должны понять, что, любя ее, я становлюсь безумным.

Доверьте ее мне, дорогой отец, оставаясь рядом с нами, чтобы направлять нас.

Вы нас не покинете, Вы будете наблюдать за нашим счастьем, и, если когда-нибудь Вы увидите в глазах Мадлен слезинку печали или страдания и эти печаль и страдания будут из-за меня, Вы вольны будете взять какое угодно оружие и прострелить мне лоб или поразить в сердце, и Вы правильно сделаете.

Но нет, не бойтесь, никогда Мадлен не будет плакать!

О Боже, кто осмелится заставить плакать этого ангела, этого нежного ребенка, такого доброго и хрупкого, — ее не должно ранить ни слово, ни ревнивая мысль! О Боже! Сделать так будет подлостью, а Вы хорошо знаете, мой дорогой опекун, что я не подлец!

Ваша дочь будет счастлива, отец. Видите, я Вас уже называю отцом, и такой славный обычай Вы сами не захотели отменить. А между тем с некоторого времени Вы меня встречаете со строгим лицом, к чему я совсем не привык. Вы считаете, что я медлил сообщить Вам то, о чем сегодня пишу, не правда ли?

Но я надеюсь найти самое простое средство, чтобы оправдаться, и этим средством Вы сами меня снабдили.

Вы раздражены мной: Вы думаете, что я неискренен с Вами, так как эту любовь, которой я не должен был и не мог Вас оскорбить, я скрывал от Вас как оскорбление. Но читайте теперь в моем сердце, как читает Бог, и Вы увидите, виновен ли я.

Каждый вечер — Вы это знаете — я пишу о прожитом дне: о своих поступках и о своих мыслях; этой привычкой Вы меня наградили с детства, и ей Вы, занятый серьезными делами, сами не изменили ни разу.

Наедине с собой каждый вечер ты судишь себя и с каждым днем узнаешь себя лучше. Это постоянное обдумывание, эта критическая оценка собственного поведения позволяет действовать честно и целенаправленно.

Этой привычке — а примером в этом отношении для меня являетесь Вы — я следую постоянно, и я поздравляю себя сегодня, так как именно благодаря ей Вы сможете читать эту открытую книгу — мою душу — по крайней мере, без недоверия, если и не без упреков.

Видите ли, в этом зеркале моя любовь присутствовала всегда, невидимая мне самому, поскольку на самом деле я почувствовал, как мне дорога Мадлен, только в тот день, когда Вы меня с ней разлучили; я почувствовал, как я ее люблю, только тогда, когда понял, что ее теряю; узнав меня так, как я сам себя знаю, Вы сможете судить, достоин ли я Вашего уважения.