Александр Дюма - Дюма. Том 45. Жорж. Корсиканские братья. Габриел Ламбер. Метр Адам из Калабрии

Джельсомина, бледная и строгая, вся в белом, точно невеста или покойница, шла прямо на него в брачном венце, а за ней следовали метр Адам и почтенная Бабилана. Отец и мать, пройдя определенное расстояние, остановились, и лишь одна Джельсомина продолжала приближаться к Марко Бранди; тот же по мере ее приближения к нему поднимался во весь рост у колонны, не зная, верить или не верить глазам; наконец Джельсомина остановилась прямо перед ним.

— Это я, возлюбленный мой! — проговорила она. — Господь не пожелал, чтобы мы соединились на земле; зато он дождется нас на Небесах.

— Так ты меня еще любишь? — вскричал Марко Бранди.

— Посмотри на меня и подумай. Разве ты не видишь, как я бледна и слаба? Мы расстанемся совсем ненадолго, и тебе не придется меня долго ждать.

— О Господи, Господи, благодарю тебя! — воскликнул Марко Бранди. — Теперь я умру счастливым, ибо умру уверенным в твоей любви. Но нам нельзя терять время: ты же знаешь, что все состоится утром?

— Подожди, послушай, — проговорила Джельсомина.

И тут прозвучали первые удары колокола.

— Это фра Бракалоне звонит в честь нашей свадьбы, а вот идет приор Гаэтано: он нас сейчас обвенчает и отслужит мессу.

И действительно, на клиросе тотчас же отворились двери и почтенный священник медленно и твердо, со склоненной головой, проследовал к алтарю, неся прижатые к груди святые дары. Тут Марко Бранди все понял, и любовь его, если это было вообще возможно, стала еще сильнее, сливаясь с восхищением перед женщиной, рискнувшей обвенчаться перед лицом смерти с тем, кого отвергло общество. И он отринул все, что в нем еще оставалось суетного; затем жених и невеста со всей скромностью и серьезностью подошли к дарохранительнице, тем более, как нам уже известно, цепь в достаточной степени позволяла осужденному преклонить колени перед ступенями алтаря. В этот миг двери церкви растворились и жители Никотеры, повинуясь призывным звукам колокола, влекомые любопытством, толпой ввалились в церковь, еще не зная, что им предстоит увидеть, и, попав туда, были потрясены увиденным.

В этом маленьком уголке земли, в бедной церкви нищей деревни, разыгралась одна из тех торжественных сцен, каких очень мало не только на жизненном пути отдельных людей, но и в памяти целых народов. Праздновался брак между двумя душами, ведь тела венчающимся уже не принадлежали: одно было отдано человеческому правосудию, другое — божественному милосердию, а гроб, который должен был их разделить, находился рядом. Обряд подходил к концу, супруг надел кольцо на палец своей супруге, и тут вошел последний свидетель, единственный, чье присутствие шло вразрез с совершавшимся событием: это был палач.

При виде его девушка внезапно лишилась последних остатков душевного пыла, только и поддерживавших ее во время церемонии венчания. Марко Бранди ощутил, как похолодела рука, к которой прикасались его руки, и Джельсомина упала бы во весь рост на каменные плиты церкви, если бы ее не подхватили мать и кум Маттео. Что касается метра Адама, ставшего вдруг безучастным и вялым от отчаяния, то он пребывал в неподвижности и безмолвии, вцепившись в резьбу колонны.

Тут увели мужа, скованного цепью, и унесли жену, лишившуюся чувств; затем из церкви вышли жители Никотеры, а члены братства кающихся грешников взяли гроб и последовали за процессией; однако и при этом метр Адам не сделал ни единого движения, которое доказывало бы, что он понимает суть происходящего. Но через короткое время, словно тишина и одиночество заставили его ощутить всю глубину горя, он огляделся; увидев, что церковь пуста, старик разразился горестными рыданиями, исходившими из глубины его сердца, и воскликнул, бросившись навзничь:

— О Боже, Боже! Один лишь ты можешь их спасти!

— Он их спасет, — раздался голос позади метра Адама.

Несчастный отец живо обернулся и увидел фра Бракалоне.

— Каким образом? — воскликнул он.

— Благодаря благой мысли, ниспосланной им своему смиренному служителю, — ответил ризничий.

— Какой? Какой? — бормотал метр Адам.

— Во сколько должна свершиться казнь?

— В пять часов утра, — ответил метр Адам.

— В половине пятого пошлите за святыми дарами для вашей дочери.

— А что потом? А что потом? — повторял отец, начавший понимать, в чем же все-таки дело.

— В остальном положитесь на меня, — заявил фра Бракалоне.

— Ах, Боже, Боже! — воскликнул метр Адам, выбегая из церкви. — Только бы она не умерла!

Марко Бранди был отведен в тюрьму, а по обеим сторонам от него шли исповедник и палач: последние часы, что ему еще оставалось жить, должны были быть посвящены религиозным утешениям и приготовлениям к казни. Впрочем, обе эти миссии были одинаково легки как для исполнителя человеческого возмездия, так и для посланника божественного милосердия. Марко Бранди был уже душевно оторван от земли, так что для него казнь была всего лишь жестокой формальностью.

И когда пробил урочный час, он вышел твердым шагом и предстал перед жителями Никотеры, столпившимися у ворот тюрьмы, не только со спокойствием во взоре, но даже с улыбкой на устах. На пороге он остановился и, воспользовавшись тем, что стоял на несколько ступенек выше собравшихся, обратился с этого места к пришедшим с благодарностью за то, что, почтив своим присутствием его свадьбу, они теперь будут присутствовать при его смерти. Затем он, опираясь на исповедника и палача, со связанными руками взобрался на осла лицом к хвосту, чтобы все время видеть перед собой гроб, который несли кающиеся грешники, певшие хором "De profundis". Процессия направлялась через весь город: казнь должна была состояться в том самом месте на большой дороге, где совершилась последняя кража, в которой был обвинен метр Адам и в которой признал себя виновным Марко Бранди. В результате этого приговоренный к смерти должен был пройти мимо дома, где умирала Джельсомина, так как он был расположен как раз между деревней и маленькой церковью аббатства.

Это было заключительным испытанием, уготованным для Марко Бранди: дело в том, что он просил как о единственной милости, чтобы к месту казни его доставили другой дорогой. Но судья, видевший в уступке человеческим чувствам отклонение от долга, даже не удостоил эту просьбу ответом. И приговоренный к смерти вынужден был идти предписанным ему путем и уже приближался к жилищу метра Адама. К счастью для себя, следуя к дому спиной, он его не видел, ибо, проявляя человеколюбие, вне всякого сомнения неосознанное, итальянское правосудие, как мы уже говорили, предусмотрительно обязывало обреченного на смерть двигаться к месту казни обернувшись лицом назад, с тем чтобы вместо эшафота, где ему предстояло страдать, он имел перед глазами гроб, в котором страдать он уже не будет.