Александр Дюма - Дюма. Том 45. Жорж. Корсиканские братья. Габриел Ламбер. Метр Адам из Калабрии

Перед нами Порт-Луи, некогда Порт-Наполеон, столица острова, с многочисленными деревянными домами, с двумя ручьями, после каждой грозы превращающимися в потоки, с островом Бочаров, защищающим подступы к городу, и с пестрым населением, состоящим, кажется, из представителей всех народов мира — от ленивого креола (тот, если ему нужно перейти на другую сторону улицы, заставляет нести себя в паланкине, а говорить для него так утомительно, что он приучил своих рабов повиноваться жестам) и до негров, которых утром ведут на работу, погоняя кнутом, а вечером тем же кнутом возвращают домой. Между этими двумя крайними ступенями социальной лестницы вы видите ласкаров — зеленых и красных (вы их отличите по чалмам только этих двух цветов и по бронзовым лицам, являющим смесь малайского и малабарского типов). Посмотрите на негра-волофа, высокого и красивого уроженца Сенегамбии, черного, как гагат, с горящими, как карбункулы, глазами, с белыми, словно жемчуг, зубами. А вот маленький китаец с плоской грудью и широкими плечами, с голым черепом и висячими усами; никто не понимает, что он говорит, и все же все с ним общаются, потому что он продает любые товары, знает все ремесла и все профессии, потому что китаец — это еврей колонии. Малайцы, меднолицые, маленькие, мстительные, хитрые, всегда забывают благодеяние и вечно помнят обиду; как цыгане, они продают такие вещи, о которых принято спрашивать только вполголоса. Мозамбикцы, кроткие, добрые и глупые, вызывают уважение только своей физической силой. Малагасийцы, хитрые, изворотливые, с оливковым цветом лица, с широким носом и толстыми губами, отличаются от негров-сенегальцев красноватым оттенком кожи. Намакасы, стройные, ловкие и гордые, с детства приученные к охоте на тигров и слонов, изумляются, что их перевезли на землю, где нет чудовищ, с которыми надо бороться. Наконец, среди них всех — английский офицер из островного гарнизона или портовой стоянки, английский офицер в ярко-красном жилете, с кивером в форме фуражки и в белых штанах; с высоты своего величия он смотрит на креолов и мулатов, на хозяев и рабов, на колонистов и туземцев, говорит только о Лондоне, хвалит только Англию и уважает лишь самого себя.

За нами Большой порт, бывший Имперский порт, когда-то построенный голландцами, но покинутый ими, потому что он находится на наветренной стороне острова, и тот же бриз, что гонит корабли в этот порт, мешает им выйти из него. Поэтому порт пришел в упадок, превратившись в поселок, дома которого едва держатся, и теперь это маленькая бухта, где шхуна ищет укрытия от абордажа пиратов, а вокруг нее горы, покрытые лесами, где раб спасается от тирании хозяина. Потом, переведя взгляд поближе, мы различим почти у себя под ногами, на внешней стороне гор, окружающих порт, Моку, благоухающую алоэ, гранатами и черной смородиной. Мока всегда такая свежая, что кажется, будто она вечером снимает сокровища своего убора, чтобы на заре вновь украситься ими; Мока наряжается каждое утро так же, как другие местности украшаются к празднику, Мока — сад острова, названного нами садом мира.

Займем наше прежнее положение, повернемся лицом к Мадагаскару и посмотрим налево: у наших ног, по ту сторону Убежища, расстилаются равнины Вилемса — самая прелестная после Моки часть острова; они заканчиваются у равнин Святого Петра горой Кордегардии, по форме похожей на круп лошади; дальше, за Тремя Сосцами и за большими лесами, расположен район Саванна; здесь протекают реки, получившие нежные названия: река Лимонных деревьев, Купальни Негритянок и Аркады, пристани которых так хорошо защищены крутыми берегами, что туда не сумеет проникнуть никакой враг; вокруг него пастбища, соперничающие с равнинами Святого Петра, — там такая девственная почва, какая встречается только в безлюдных пространствах Америки; наконец, в глубине лесов — Большой водоем, где водятся такие гигантские мурены, что это уже не угри, а змеи; случалось, что они затаскивали к себе и пожирали оленей, преследуемых охотниками, а также беглых негров, рискнувших там выкупаться.

Посмотрим направо. Вот над Крепостным районом возвышается утес Открытия; с вершины его видны мачты кораблей — отсюда они кажутся тонкими и гибкими, как ветви ивы. Вот мыс Несчастья, вот Могильная бухта, вот Грейпфрутовая церковь. Здесь стояли по соседству друг с другом хижины г-жи де Да Тур и Маргариты; о мыс Несчастья разбился «Сен-Жеран»; у Могильной бухты нашли тело девушки, сжимавшей в руке чей-то портрет; возле Грейпфрутовой церкви два месяца спустя рядом с этой девушкой похоронили юношу такого же возраста. Вы уже угадали имена этих двух возлюбленных, покоящихся в одной могиле, под одной плитой. Это Поль и Виргиния, два тропических зимородка; море, со стоном разбиваясь о прибрежные скалы, кажется, беспрестанно оплакивает их, как тигрица, вечно грустящая о своих тигрятах, которых сама же и растерзала в приступе ярости или ревности.

И теперь, пройдете ли вы по острову от прохода Декорн на юго-запад или от Маэбура до Малого Малабара, проследуете ли вы вдоль берега или в глубь острова, спуститесь ли по рекам или перевалите через горы, будь то под ослепляющим диском солнца, сжигающего равнину пламенными лучами, или под лунным серпом, серебрящим холмы своим печальным светом, — если, о спутник мой, ноги ваши устали, голова отяжелела, а веки слипаются, если, опьянев от благоухания китайских роз, испанских жасминов или плюмерии, вы ощущаете, что все ваши чувства растворяются в некоем подобии опиумного забытья, вы можете без опасения предаться сокровенному и глубокому блаженству тропического сна. Ложитесь же в густую траву, спите спокойно и проснитесь без страха, потому что легкий шум, который, приближаясь, колышет листву, — это не шорох ямайской бокейры, а устремленные на вас черные сверкающие глаза — это не глаза бенгальского тигра. Спите спокойно и просыпайтесь без страха, никогда на острове эхо не повторяло резкого шипения змеи или ночного рева хищного зверя. Нет, это молодая негритянка раздвигает стебли бамбука, чтобы показать свою красивую головку и с любопытством посмотреть на вновь прибывшего европейца. Подайте ей знак, даже не двигаясь с места, и она сорвет для вас сочный банан, душистый плод манго или стручок тамаринда; скажите ей хоть одно слово, и она ответит гортанным голосом: «Позвольте мне услужить вам». Она обрадуется, если за ее услугу заплатят приветливым взглядом или словами благодарности, и предложит проводить вас к своему хозяину. Следуйте за ней, куда бы она ни направилась, и если увидите окруженный цветами красивый дом, к которому ведет обсаженная деревьями аллея, — значит, вы пришли: это жилище плантатора, тирана или патриарха, доброго или злого; но, будь он тем или другим, это вас не касается и не имеет для вас значения. Входите смело, садитесь за семейный стол, скажите: «Я ваш гость» — и тогда перед вами поставят самую красивую тарелку китайского фарфора с прекрасной кистью бананов и хрустальный в серебре бокал, в котором пенится лучшее пиво острова; вы будете охотиться сколько захотите с ружьем хозяина в его саваннах, вы будете ловить рыбу в его реке его же сетями, и каждый раз, когда вы придете к нему сами или пошлете своего друга, будет заколот упитанный телец, потому что здесь появление гостя — это праздник, это такое же счастье, как некогда было возвращение блудного сына.