Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 41. Полина. Паскуале Бруно. Капитан Поль. Приключения Джона Дэвиса

Это было чем-то вроде уступки, и мне захотелось прибегнуть к ней, чтобы примирить гордость с разумом. Итак, я ждал этого дня с определенным волнением, ибо он должен был либо укрепить меня в принятом решении, либо заставить забыть о нем. Итак, этот день настал. По размеренным шагам морских пехотинцев я понял, что они выстраиваются для экзекуции. Она была довольно долгой: предстояло наказать пять или шесть матросов — это происходило всегда, когда мистер Бёрк временно заменял капитана. До меня долетали отдельные крики, но, слишком хорошо зная Боба, я был уверен, что он не впадет в подобную слабость. Но вот послышались шаги: это солдаты спускались в батарею тридцатишестифунтовых пушек. Все было кончено, но узнать что-либо я смогу лишь через час, когда матрос принесет мне обед.

Как раз в этот день меня охранял Патрик, тот самый, кому приказали стрелять в нас, если мы приблизимся к кораблю. Этот приказ, которому он был вынужден подчиниться, отдал мистер Бёрк, узнав, что капитан остается на берегу, а меня нет в списке сопровождающих его там лиц. На следующее утро бедный парень извинялся передо мною за то, что он никоим образом не мог обойти строгого распоряжения старшего помощника; тогда-то я и попросил его дать мне впоследствии отчет о том, как пройдет наказание, выразив надежду, что Боб не получит тех двадцати ударов, к которым мистер Бёрк приговорил его в первом порыве гнева. Либо мне трудно было поверить в подобную жестокость, либо совесть моя отступила, но я убедил себя, что все произойдет именно так, как я желал в глубине своего сердца. Поэтому, когда появился Патрик, я встретил его с почти веселым видом:

— Ну что, чем это закончилось, дружище?

— Плохо для бедняги Боба, мистер Джон.

— Как! Он получил все двадцать ударов?

— Тридцать, мистер Джон, тридцать.

— Тридцать ударов плетью?! — вскричал я. — Но ведь ему назначили двадцать!

— Я думал так же, ваша честь, и все так думали. Сам Боб не подозревал о добавке, которая его ожидает. Получив свое и едва отдышавшись, он собирался было подняться, думая, что все уже кончилось, как вдруг офицер судовой полиции объявил, что его наградили еще десятью ударами.

— И он не протестовал?! — воскликнул я.

— Протестовал. Но добился лишь того, что узнал, откуда исходит эта милость.

— Откуда же?

— Черт, не знаю, правда или нет, но ему сказали, что этим он обязан вам. Тогда он снова лег со словами: «Раз так, это другое дело. То, что идет от мистера Джона, всегда принимается с благодарностью. Бейте!»

— О! — вскричал я. — Ты уверен, что Боб получил тридцать ударов?

— Черт возьми! Я сам один за другим считал их. Да и потом, при первом случае, когда увидите Боба, можете спросить у него. Уж он-то наверняка все запомнил.

— Хорошо, — сказал я. — Спасибо, Патрик. Теперь я знаю то, что хотел знать.

Матрос, далекий от мысли придать моим словам какой-то иной смысл, поклонился и вышел.

Мистер Бёрк был обречен.

В этот час всякие сомнения оставили меня и план, который я вынашивал последние три-четыре дня, окончательно сложился. Впрочем, я не собирался мстить слепо, как Дэвид: это могло повлечь за собой неудачный исход, а решил действовать обдуманно. Я горел желанием избавить экипаж от палача, но отнюдь не при помощи обыкновенного убийства. Мистер Бёрк замахнулся на меня тростью, он нанес мне оскорбление как мужчине и ответить мне должен как мужчина. Если в честном поединке я паду от его руки — так тому и быть, если же удача будет сопутствовать мне — моя военная карьера окончена, ибо обнажившего шпагу против высшего по званию ждет по возвращении на корабль смертная казнь. Я задумал бежать после дуэли в Грецию, Малую Азию или Египет и остаться жить на Востоке. Впрочем, одна мысль омрачала это решение — воспоминание о родителях: отныне я должен расстаться с ними навсегда. Но природа наделила их силой духа, особенно отца, а он, узнав, какому оскорблению подвергся его сын, одобрил бы мои действия.

Приняв решение, я приступил к приготовлениям и прежде всего обследовал содержимое своего кошелька: у меня оказалось пятьсот фунтов стерлингов золотом и векселями, что было более чем достаточно для безбедной жизни в течение двух лет. В моем же возрасте два года равнялись почти двум векам. Я написал отцу и моей доброй матушке длинное прочувствованное письмо, где подробно поведал обо всем, что произошло на «Трезубце» с тех пор, как я ступил на его борт. Я рассказал об экспедиции в Уэлсмут, о похищении Дэвида, о его наказании, а затем о казни, и, наконец, о нанесенном мне оскорблении. Письмо заканчивалось изложением принятого мною решения. В постскриптуме я объяснял свои планы на будущее, если поединок принесет мне победу. В случае же моей гибели мистер Стэнбоу, уведомленный запиской, передаст моим дорогим родителям последнее послание; его найдут у меня на груди, и оно покажет им, что я умер с мыслью о них.

После этого я успокоился: мне казалось, что начало моему плану положено и отступать от принятого решения уже поздно. Предстояло тщательно обдумать его осуществление. Вызвать мистера Бёрка на дуэль на борту корабля — чистое безумие, и поэтому я решил действовать по-другому.

Как по личным делам, так и по службе мистера Бёрка время от времени вызывали в наше посольство. И поскольку он, как известно, не отличался ни особой общительностью, ни любознательностью, то обычно отправлялся туда один и наикратчайшей дорогой. Она пролегала через одно из двух самых красивых и обширных кладбищ Константинополя. Там мне и предстояло ожидать его, причем тоже одному, поскольку я не хотел никого вмешивать в это дело. В конце концов я сумею заставить его драться. Выбор оружия я оставлял за ним; каждый из нас носил на боку шпагу, а у меня при себе оказалась бы и пара пистолетов.

Тем временем наступило дежурство Боба. Бедный малый принес мне завтрак, и я бросился ему на шею; он, по своему обыкновению, уже забыл о понесенном наказании. Это меня убедило, что он ни на мгновение не заподозрил, будто несколько ударов, столь внезапно обрушившихся на его плечи, было нанесено, так сказать, моей рукою. Как я и полагал, Боб приписал их мистеру Бёрку. К тому же он сообщил мне, что старший помощник все еще находится в карантине, и, по его разумению, мистер Бёрк кончит плохо. Я думал так же и отнюдь не огорчился, увидев, что другие разделяют мою убежденность. Казалось, само Провидение, избравшее меня мстителем среди стольких порядочных людей, покровительствует мне.

Я спросил, не слышно ли чего-нибудь нового о еврее Якобе, и оказалось, что он уже несколько раз приходил на судно и спрашивал меня, но так и не смог со мной повидаться, поскольку я был под арестом. Его беспокойство было понятно, ведь именно я должен был передать ему букет Василики, как помнится, служивший платой за его посредничество в деле, о котором я уже рассказывал. Я поручил Бобу передать, что, как только освобожусь, незамедлительно принесу ему эту драгоценность, более того — сам обращусь к нему с просьбой об услуге и хорошо заплачу за нее.