Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 38. Красный сфинкс. Голубка

— Как же вы счастливы, повешенные, что вам уже не надо иметь дело с этим негодяем Сюлли!

Не со всеми Сюлли везло так, как с достойным итальянцем, что позавидовал повешенным, избавившимся от необходимости иметь дело с суперинтендантом. Некто Прадель, бывший дворецкий старого маршала де Бирона, не мог добиться справедливости у Сюлли: тот ни за что не хотел выплатить ему жалованье, а однажды чуть не вытолкал его. Но, так как это происходило в столовой Сюлли и стол был накрыт, Прадель схватил со стола нож и преследовал Сюлли до самой кассы, однако суперинтендант успел захлопнуть дверь перед носом раздраженного просителя. Однако Прадель с ножом в руке отправился к королю и заявил, что готов быть повешенным, но прежде вспорет брюхо г-ну де Сюлли. И Сюлли заплатил.

Он первым велел сажать вязы вдоль больших дорог, но люди так ненавидели его, что им доставляло удовольствие рубить эти деревья, называемые по его фамилии Рони. При этом говорили: "Это Рони, сделаем из него Бирона".

Кстати о Бироне: Сюлли рассказывает в своих "Мемуарах", что маршал с дюжиной придворных кавалеров задумали разучить балет и никак не могли с этим справиться. Король сказал им: "Вы никогда из этого не выпутаетесь, если Рони вам не поможет".

И, когда тот вмешался, балет пошел сам собой.

Дело в том (это трудно предположить, зная Сюлли таким, как рисуют его историки, — никогда не улыбающимся, с суровым лицом гугенота), что Сюлли был помешан на танцах. Каждый вечер вплоть до самой смерти Генриха IV — после этой смерти он уже не танцевал — королевский камердинер по имени Ларош играл ему на лютне модные танцы, и с первым звуком струн Сюлли принимался танцевать совершенно один, напялив на голову какой-то нелепый колпак, который он обычно надевал, сидя в кабинете. Правда, зрителей было всего двое, если он не решал для полноты праздника пригласить нескольких женщин "дурного поведения", как пишет Таллеман де Рео, весьма строгий к Сюлли (мы же ограничимся эпитетом "сомнительного"). Двое зрителей, при необходимости становившиеся участниками, были президент де Шеври и сеньор де Шевиньи.

Если бы ему достаточно было танцевать всего перед одною женщиной легкого поведения, он мог бы удовольствоваться герцогиней де Сюлли, чье распутство, впрочем, его мало беспокоило; каждый раз, выдавая ей месячное содержание, он неизменно говорил: "Столько-то на стол, столько-то на ваши туалеты, столько-то на ваших любовников".

Когда ему надоело встречать на своей лестнице бесчисленных людей, не имевших к нему дела и спрашивавших герцогиню, он велел построить лестницу, ведущую в комнаты его жены. Когда постройка была закончена, он сказал супруге:

— Сударыня, я велел соорудить эту лестницу специально для вас. Пусть ваши знакомые ходят по ней, ибо, если мне встретится кто-нибудь из них на моей лестнице, я заставлю его пересчитать ступени.

В тот день, когда его назначили главным инспектором артиллерии, он заказал себе печать с изображением орла, держащего молнию, и девизом: "Quo jussa Jovis" [14] "Как повелел Юпитер" (лат.). .

У кардинала де Ришелье, поднимавшегося сейчас по лестнице особняка Сюлли, на печати был изображен, как мы помним, орел в облаках с девизом "Aquila in nubibus" [15] "Орел в облаках" (лат.). .

— Как прикажете доложить? — спросил слуга у раннего гостя.

— Доложите, — ответил тот, заранее улыбаясь при мысли о том, какое действие произведет этот доклад, — о его высокопреосвященстве монсеньере кардинале де Ришелье.

И в самом деле, если какой-нибудь доклад производил неожиданное действие, то именно то, что услышал Сюлли, когда обернулся посмотреть, кто так дерзко беспокоит его до рассвета.

Герцог, занятый работой над своими объемистыми мемуарами, оставленными нам в наследство, услышав доклад слуги, встал с кресла.

Он был одет по моде 1610 года, то есть так, как одевались восемнадцать — двадцать лет назад, — в черный бархат, причем камзол и штаны были с разрезами, сквозь которые виднелся лиловый атлас; брыжи были накрахмалены, волосы коротко подстрижены; в длинной бороде была, как у Колиньи, воткнута зубочистка, чтобы не надо было беспокоиться, разыскивая ее. Хотя мода носить украшения давным-давно прошла и на герцоге был просторный домашний халат, закрывавший камзол и спадающий до фетровых сапог, Сюлли надел бриллиантовые знаки отличия и шейные цепи, словно ему надо было в обычный час присутствовать на Совете у Генриха IV. В хорошую погоду около часа дня он в этом наряде, исключая халат, выходил из особняка, садился в экипаж, сопровождаемый четырьмя швейцарцами (он держал их при себе как телохранителей), и отправлялся на прогулку под аркадами Королевской площади, где каждый останавливался посмотреть, как он движется медленным, степенным шагом, похожий на призрак прошлого века.

Два человека, впервые встретившиеся сейчас лицом к лицу, были великолепно представлены своими девизами. У одного он гласил "aquila in nubibus" — "орел в облаках", и этот человек, полускрытый облаками, управлял всем во Франции; трудно было придумать лучший девиз для министра, кто был всем и благодаря кому Людовик XIII был королем. В то же время у другого орел метал свои молнии весьма своеобразно, ибо он был правой рукой Генриха IV, но всегда ждал королевских приказов, чтобы действовать, и стал чем-то лишь благодаря королю.

Быть может, некоторые читатели сочтут все эти подробности излишними, поскольку они ищут в книге только чего-то красочного и неведомого, и заявят, что знают эти подробности не хуже нас; так вот, эти подробности приведены не для тех, кто знает их не хуже нас — такие могут их опустить, а для тех, кому они неизвестны, а также для еще большего числа тех, кто, будучи привлечен притязательным названием "исторический роман", хочет вынести что-то из его чтения, тем самым оправдывая его название.

Ришелье, молодой по сравнению с Сюлли — первому было сорок два года, второму шестьдесят восемь, — приблизился к старому другу Генриха IV с почтением, какого заслуживали возраст и репутация герцога.

Сюлли указал ему на кресло. Ришелье сел на стул. Гордый старик, знаток придворного этикета, оценил эту деталь.

— Господин герцог, — улыбаясь, спросил кардинал, — вас удивляет мой визит?

— Признаюсь, — отвечал Сюлли с обычной резкостью, — я его не ожидал.

— Почему же, господин герцог? Все министры трудились или трудятся во имя величия того или иного царствования, при котором они призваны оказывать услуги Франции; почему же я, скромный слуга сына, не могу обратиться за поддержкой, советом, просто за сведениями к тому, кто столь славно служил отцу?

— Полно, — возразил Сюлли с горечью, — кто помнит об оказанных услугах, если тот, кто их оказывал, стал бесполезным? Старое мертвое дерево даже на дрова не годится, а поэтому не удостоится и чести быть срубленным.