Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 33. Сальватор. Части 3,4

Ваша Сюзанна".

— Передайте, что я согласен, — приказал Камилл лакею; он разорвал письмо и бросил клочки в камин. — Господин Конрад, — прибавил он, подняв голову и шагнув к Сальватору, — прошу меня простить за резкие слова: они объясняются лишь дружескими чувствами, которые я питал к Лоредану. Мадемуазель де Вальженез сообщает мне о том, что вы обошлись с ней по-братски. Мне остается лишь выразить вам сожаление по поводу своего поведения.

— Прощайте, сударь, — сурово ответил Сальватор. — А чтобы мой визит не оказался бесполезным, я позволю себе дать вам совет: постарайтесь не разбивать женские сердца. Не у всех такое ангельское смирение, как у Кармелиты.

Поклонившись Камиллу, Сальватор удалился, оставив молодого американца в большом смущении.

Архиепископы смертны; никому не придет в голову оспаривать это мнение. Во всяком случае, мы лишь передаем мысль, глубоко взволновавшую монсеньера Колетти в тот день, когда он узнал от г-на Рапта новость об опасной болезни архиепископа Парижского, г-на де Келена.

Как только г-н Рапт ушел, его преосвященство Колетти приказал запрягать лошадей и во весь опор помчался к доктору архиепископа. Врач подтвердил слова г-на Рапта, и монсеньер Колетти вернулся домой с ощущением невыразимого счастья.

В это самое время он мысленно и сформулировал мысль о том, что все архиепископы смертны. Скажи об этом г-н де Ла Палис, это вызвало бы всеобщий смех, однако в устах монсеньера Колетти мысль эта приобретала совсем невеселый оттенок смертного приговора.

Во время беспорядков, сопровождавших выборы, его преосвященство Колетти ходил сам и посылал в архиепископский дворец справиться о здоровье прелата по меньшей мере трижды в неделю.

Жар у монсеньера де Келена все поднимался, а с ним набирали силу и надежды монсеньера Колетти.

Так было и в тот день, когда, желая наградить г-на Рапта за его славную драгонаду на улицах Парижа, король сделал мужа Регины пэром Франции и бригадным генералом.

Монсеньер Колетти приказал отвезти себя к г-ну Рапту и, явившись под тем предлогом, что хотел поздравить графа, поинтересовался, получил ли тот новости из Рима относительно его назначения.

Папа еще не дал ответа.

Прошло несколько дней, и однажды утром, прибыв в Тюильри, его преосвященство Колетти, к своему величайшему удивлению и огорчению, увидал карету архиепископа, въезжавшего во двор одновременно с ним.

Он торопливо опустил стекло и, высунувшись в окно, долго всматривался в экипаж архиепископа, желая убедиться, что все это ему не мерещится.

Его высокопреосвященство де Келен тоже узнал карету монсеньера Колетти, и ему пришла в голову та же мысль. Он также высунулся в окно и заметил епископа в ту минуту, как тот его узнал.

При виде монсеньера Колетти его высокопреосвященство ничуть не огорчился, зато при виде монсеньера де Келена в добром здравии его преосвященство Колетти впал в глубокую печаль.

Так уж было угодно судьбе: sic fata voluerunt. Визит архиепископа в Тюильри означал крушение всех честолюбивых иллюзий монсеньера. Итак, с мыслью об архиепископстве приходилось расстаться или, во всяком случае, отложить ее до греческих календ.

Встретившись и обменявшись вопросами о самочувствии, оба прелата стали подниматься по лестнице, которая вела в королевские покои.

Их свидание было недолгим — для монсеньера Колетти, во всяком случае. Ведь он увидел собственными глазами, что его высокопреосвященство пышет здоровьем.

Он поспешил раскланяться с королем под тем предлогом, что его величеству необходимо, очевидно, переговорить с монсеньером де Келеном, и приказал срочно везти себя к графу Рапту.

Каким бы хорошим актером ни был новоиспеченный пэр Франции, ему огромного труда стоило скрыть досаду, когда он услышал о его преосвященстве Колетти. Тот заметил, как граф сдвинул брови, но не обиделся и не удивился. Он почтительно поклонился графу; тот неохотно ответил на его любезность.

Епископ сел и, прежде чем заговорить, стал выбирать, обдумывать и взвешивать слова. Господин Рапт молчал. Прошло несколько минут, а оба они так и не обменялись ни словом. Наконец Бордье, секретарь г-на Рапта, вошел с письмом в руке и передал его графу, после чего вышел из кабинета.

— Вот письмо, которое пришло как нельзя более кстати, — сказал пэр Франции, указывая епископу на штемпель.

— Письмо из Рима, — зардевшись от удовольствия, заметил монсеньер Колетти, так и пожирая глазами конверт.

— Да, ваше преосвященство, это письмо из Рима, — подтвердил граф. — И,судя по печати, — прибавил он, переворачивая конверт, — оно от его святейшества.

Епископ осенил себя крестным знамением, а г-н Рапт едва заметно усмехнулся.

— Вы позволите мне распечатать письмо от нашего святого отца? — спросил он.

— Пожалуйста, пожалуйста, господин граф, — поспешил с ответом епископ.

Господин Рапт распечатал письмо и торопливо пробежал его глазами, в то время как монсеньер Колетти не сводил горящего взора со святого послания, находясь в лихорадочном возбуждении, словно преступник, которому читают приговор.

То ли письмо было длинное или непонятное, то ли пэр Франции решил доставить себе злобное удовольствие и помучить епископа, но он так долго был поглощен письмом, что его преосвященство Колетти счел себя вправе заметить ему это.

— У его святейшества неразборчивый почерк? — начал монсеньер Колетти.

— Нет, уверяю вас, — возразил граф Рапт, протягивая ему письмо. — Вот, прочтите сами.

Епископ с жадностью схватил его и пробежал в одно мгновение. Письмо было кратко, но весьма выразительно. Это был безусловный, ясный, простой, категорический отказ сделать что-либо для человека, чьи поступки, по мнению римского двора, давно требовали сурового наказания.

Монсеньер Колетти изменился в лице и вернул графу письмо со словами:

— Господин граф, не будет ли с моей стороны нескромностью попросить вас о поддержке в этом неприятном положении?

— Я вас не понимаю, монсеньер.

— Мне, по-видимому, оказали плохую услугу.

— Вполне возможно.

— Меня оклеветали.

— И это не исключено.

— Кто-то воспользовался доверием его святейшества и очернил меня в его глазах.

— Я тоже так думаю.

— Господин граф! Имею честь просить вас употребить все ваше влияние, а оно безгранично, и вернуть мне расположение его святейшества.

— Это невозможно, — сухо произнес пэр Франции.

— Нет ничего невозможного для человека ваших способностей, господин граф, — возразил епископ.

— Что бы ни случилось, человек моих способностей, монсеньер, никогда не ссорится с римским двором.