Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 33. Сальватор. Части 3,4

— Отлично понимаю, — кивнула Шант-Лила.

— Что ж, дорогая, не в упрек будь сказано, чтобы понять это, вам потребовалось время. Но чтобы вы помнили об этом, я выразил истинный смысл наших отношений в своего рода договоре, который я вам оставляю: вы поразмыслите над ним на досуге. Надеюсь, вы будете довольны суммой, которую я предназначил на оплату наших оригинальных отношений. А теперь, принцесса, позвольте мне поправить завитки ваших волос, которые из-за моей неловкости выбились из вашей прически.

Господин де Маранд достал из бумажника несколько тысячефранковых билетов, свернул их в форме папильоток и намотал на них волосы принцессы Ванврской.

— Прощайте, принцесса, — сказал он, по-отечески поцеловав ее в лоб. — Я пришлю к вам сейчас земляка господина Жана Робера. Уверен, что этот мальчик сделает честь нам обоим. И если его пенье под стать оперенью, то вы, стало быть, поистине нашли феникса, о котором поведал Ювенал.

Господин де Маранд покинул будуар гризетки, довольный тем, что легко отделался.

Три года спустя после драмы, о которой мы поведали нашим читателям, а также три дня спустя после визита г-на де Маранда к Шант-Лила, то есть в конце зимы 1830 года, Итальянский театр давал внеочередное представление оперы "Отелло" с дебютом уже два года как ставшей известной в Италии певицы, синьоры Кармелиты, которую прозвали в народе еще более выразительно — "синьора Коломба".

Весь Париж, как принято писать в наши дни, но как лишь говорили в те времена, весь аристократический, интеллектуальный, богатый Париж, наконец, Париж артистический собрался в этот вечер в Итальянском театре.

Как только было объявлено об этом дебюте, все билеты оказались мгновенно раскуплены, а молодые люди, выстроившиеся в очередь у входа в театр, рисковали не попасть на спектакль.

Оживление и энтузиазм публики объяснялись не только признанным талантом дебютантки, но и ее характером, а также интересом, который она внушала всем, кто хоть отчасти был знаком с ее историей.

Самые разные писатели, поэты, романисты, драматурги, журналисты воспевали ее на все лады.

Жан Робер и Петрус тоже способствовали успеху Кармелиты.

Мы знаем, что она вполне заслужила этот успех.

После целого года тяжелых моральных испытаний, когда Кармелита находилась между жизнью и смертью, она советовалась с тремя своими подругами: Региной, Лидией и Фраголой, как ей хотя бы утишить, если не заглушить неизбывную боль.

Госпожа де Маранд посоветовала вести светский образ жизни.

Регина — монастырь.

Фрагола — театр.

Все три подруги были по-своему правы. Действительно, с какой точки зрения ни смотреть, свет, монастырь и театр — это три пропасти, в одну из которых непременно устремляется тот, кто потерял дорогу.

Личность отступает на задний план: человек принадлежит Богу, отдается удовольствию, уходит в искусство — но себе он более не принадлежит.

Мы видели, как Кармелита пробовала свои силы у г-жи де Маранд на вечере, когда она, снова встретившись с Камиллом де Розаном, лишилась чувств.

Как-то к Кармелите пришел старик Мюллер и сказал:

— Следуй за мной.

Не прибавив ни слова, он увлек ее неведомо куда.

Однажды утром она проснулась в Италии. Когда они прибыли в Милан, Мюллер повел ее в Ла Скала. Там исполняли "Семирамиду".

— Вот твой монастырь, — указал он ей на театр.

Затем он показал ей Россини, скрывавшегося в глубине ложи, и прибавил:

— Вот твой бог.

Через две недели она дебютировала в Ла Скала в роли Арзаче в "Семирамиде", и Россини объявил ее итальянской примадонной.

Еще через три месяца, в Венеции, она пела в "La Donna del Lago" [43] "Дева озера" (ит.). , и юные благородные венецианцы исполнили на Большом канале под окнами ее дворца серенаду, о которой до сих пор не забыл ни один гондольер.

За два года, которые Кармелита прожила на родине музыки, она, как мы видели, одерживала одну победу за другой. Она перешла в разряд diva [44] Божественная (ит.). ; сам Россини поцеловал ее; Беллини сочинял для нее оперу; а Россия, которая уже в те времена пыталась похитить у нас великих артистов, которых мы не признаём или которым мало платим, предлагала Кармелите ангажемент, равный цивильному листу принца крови.

Итальянские маркизы, немецкие бароны, русские князья — словом, сотни претендентов добивались ее руки. Однако Кармелита навечно была обручена с Коломбаном.

Воодушевление толпы, о чем мы уже упомянули в начале этой главы, было вполне оправдано и предопределено.

Зал пестрел цветами, бриллиантами, повсюду сияли огни.

Двор занимал ложи, находившиеся рядом со сценой. Жены послов разместились в ложах балкона, супруги министров — в ложах напротив сцены.

В пятой ложе слева от сцены сидели три человека, красота которых привлекала всеобщее внимание и счастью которых мог позавидовать каждый.

Это были наш друг Петрус Эрбель, год назад женившийся на княжне Регине де Ламот-Удан, сама молодая очаровательная княжна Регина и юная Пчелка, за последние несколько недель превратившаяся в пленительную девушку, в которой заметен был еле уловимый след детства, подобно тому как жаркий весенний день сохраняет в себе последний луч утра.

Напротив этой ложи, в другой стороне зала, справа от сцены сидела счастливая пара, также вызывавшая любопытство зрителей: это были наш друг Людовик и его молодая жена, Рождественская Роза, ставшая миллионершей после смерти г-на Жерара и совершенно выздоровевшая рядом с любящим Людовиком.

В центре зала, напротив сцены, две ложи или, вернее, те, кто их занимал, вызывали особое любопытство зрителей. Заметим, однако, что эти ложи интересовали присутствовавших по-разному.

В левой из двух лож сидела, важно раскинувшись, в сияющем, будто солнце, платье, размах которого превосходил грядущие кринолины, принцесса Ванврская, прелестница Шант-Лила; время от времени она томно поворачивала голову, чтобы ответить г-ну де Маранду, который скрывался или, точнее, делал вид, что скрывается в глубине ложи.

Но более всего внимание зрителей занимали персонажи, занимавшие левую из двух лож.

Вы, может быть, не помните, дорогие читатели (признаться, мы и сами вспоминаем о ней с трудом), восхитительную танцовщицу по имени Розена Энгель, на чьем бенефисе в Венском императорском театре мы с вами присутствовали.

Именно она сидела в середине ложи и была одета в платье из белого газа, переливающееся жемчугом, драгоценными камнями, бриллиантами. Справа от нее (на сей раз в черном фраке) сидел тот самый человек, которого мы видели в венском театре; тогда он был в белом кашемировом одеянии, расшитом золотом и жемчугом, а голову его покрывал парчовый тюрбан, украшенный изумрудными павлиньими перьями; это его, сидевшего в императорском зале, принимали за владельца алмазных копей Паннаха. И был это генерал Лебастар де Премон.