Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 33. Сальватор. Части 3,4

— Да, иными словами, мы еще не получили гербовой бумаги, суда еще не было. Это полюбовная распродажа во избежание распродажи по судебному приговору — меня не проведешь. Крестник Петрус — честный человек, готовый скорее переплатить своим кредиторам, нежели обогатить судебных исполнителей. Но я остаюсь при своем мнении: ты оказался на мели.

— Если смотреть с вашей позиции, признаюсь, в ваших словах есть доля истины, — согласился Петрус.

— В таком случае, — заметил Пьер Берто, — счастье, что меня занесло сюда попутным ветром. И вела меня Богоматерь Избавления.

— Не понимаю вас, сударь, — молвил Петрус.

— «Сударь»! Ну, на что это похоже?! — вскричал Пьер Берто, поднимаясь и оглядываясь по сторонам. — Где тут «сударь» и кто его зовет?

— Садитесь, садитесь, крестный! Это просто lapsus linguae [2] Оговорка (лат.). .

— Ну вот, ты заговорил по-арабски, а я как раз этого-то языка и не знаю. Черт побери! Говори со мной по-французски, по-английски, по-испански, а также по-нижне-бретонски, и я тебе отвечу, но только без всяких lapse lingus: я не знаю, что это значит.

— Я вас всего-навсего просил сесть, крестный.

Петрус подчеркнул последнее слово.

— Я готов, но при одном условии.

— Каком?

— Ты должен меня выслушать.

— С благоговением!

— И ответить на мои вопросы.

— С твердостью.

— В таком случае, я начинаю.

— А я слушаю.

Что бы ни говорил Петрус, капитан сумел разбудить его любопытство, и теперь он приготовился внимательно слушать.

— Итак, — начал капитан, — у твоего славного отца, стало быть, ни гроша? Это и неудивительно. Когда мы с ним расстались, он был на грани разорения, а преданность может разорить быстрее, чем рулетка.

— Да, верно: именно из-за преданности императору он и лишился пяти шестых своего состояния.

— А последняя, шестая часть?

— Почти полностью ушла на мое образование.

— А ты, не желая окончательно разорять несчастного отца, но, мечтая жить как джентльмен, наделал долгов… Так? Отвечай!

— Увы!..

— Прибавим к тому какую-нибудь любовь, желание блеснуть в глазах любимой женщины, проехать перед ней в Булонском лесу на красивой лошади, явиться вслед за ней на бал в изящном экипаже?

— Невероятно, крестный, какой у вас искушенный для моряка взгляд!

— Можно быть моряком, друг мой, и, тем не менее, иметь сердце.

… Мы слабы — что скрывать!

И вот всегда любви даем себя терзать. [3] А.Шенье, "Больной". — Перевод Г.Адлера.

— Как, крестный, вы знаете наизусть стихи Шенье?

— Почему нет? В молодости я приехал в Париж, потому что хотел увидеть господина Тальма. Мне сказали: «Вы прибыли вовремя, он играет в трагедии господина Шенье „Карл Девятый“». Я сказал: «Посмотрим „Карла Девятого“». Во время представления возникает перепалка, потом ссора, потом драка; появляется полицейский, меня уводят в участок, где я остаюсь до следующего утра. Утром мне говорят, что произошла ошибка, и выставляют меня за дверь. В результате я уезжаю, чтобы вернуться в Париж лишь тридцать лет спустя. Я спрашиваю, как поживает господин Тальма, — «Умер!..» Я спрашиваю, как поживает господин Шенье, — «Умер!..» Я полюбопытствовал, где теперь идет «Карл Девятый», — «Запрещен властями!..» — «Ах, дьявольщина! — сказал я. — А мне так бы хотелось досмотреть конец „Карла Девятого“, ведь я успел увидеть только первый акт». — «Невозможно, — отвечают мне. — Однако если желаете прочесть, нет ничего проще». — «Что для этого необходимо?» — «Купите книгу!» И действительно, это оказалось несложно. Я вхожу к книготорговцу: «У вас есть сочинения господина Шенье?» — «Да, сударь, пожалуйста». — «Ладно, — думаю я, — прочту это у себя на корабле». Я возвращаюсь на борт, открываю книгу, ищу: нет трагедии! Одни стихи! Идиллии, мадригалы мадемуазель Камилле. Черт возьми, у меня на борту библиотеки нет, я и прочел моего Шенье, потом перечитал — вот как вышло, что у меня неосторожно вырвалась цитата. Только я оказался одурачен: я купил Шенье, чтобы прочесть «Карла Девятого», а у него такой пьесы, похоже, вообще не было. Ах, эти книготорговцы! Вот флибустьеры!

— Бедный крестный! — рассмеялся Петрус. — Книготорговцы не виноваты.

— Как так? А кто же виноват?

— Вы.

— Я?!

— Да.

— Объясни.

— Трагедию «Карл Девятый» написал Мари Жозеф Шенье, член Конвента.

— Ну?

— А вы купили книгу поэта Андре Шенье.

— Ага! Ага! Ага! — восклицал капитан на все лады.

Он глубоко задумался, потом продолжал:

— Вот все и разъяснилось; но книготорговцы все равно флибустьеры!

Видя, что крестный держится своего мнения о книготорговцах, и не имея никаких причин защищать эту почтенную гильдию, Петрус решил не упорствовать и стал с интересом ждать, когда Пьер Берто вернется к прежней теме разговора.

— Итак, мы остановились на том, — сказал моряк, — что ты наделал долгов. Так, крестник Петрус?

— Мы действительно остановились на этом, — подтвердил молодой человек.

На мгновение воцарилась тишина; Пьер Берто пристально посмотрел на крестника, словно хотел увидеть его насквозь.

— И какие у нас долги… хотя бы приблизительно?

— Приблизительно? — усмехнулся Петрус.

— Да. Долги, мой мальчик, все равно что грехи, — произнес капитан, — никогда не знаешь точной цифры.

— Я, тем не менее, знаю, сколько задолжал, — возразил Петрус.

— Знаешь?

— Да.

— Это доказывает, что ты человек аккуратный, крестник. Ну, и сколько?

Пьер Берто откинулся в кресле и, помаргивая, стал вертеть большими пальцами.

— Мои долги составляют тридцать три тысячи франков, — объявил Петрус.

— Тридцать три тысячи! — вскричал капитан.

— Да! — хмыкнул Петрус, которого начинали забавлять оригинальные выходки его второго отца, как величал себя моряк. — Вы полагаете, что сумма непомерно огромная?

— Огромная?! Да я не могу взять в толк, как ты до сих пор не умер с голоду, бедный мальчик!.. Тридцать три тысячи франков! Да если бы мне было столько же лет, сколько тебе, и я жил на суше, я задолжал бы в десять раз больше. И это была бы сущая безделица по сравнению с долгами Цезаря!

— Мы не Цезари, дорогой мой крестный. Так что, если позволите, я останусь при своем мнении: сумма огромная.

— Огромная! Да ведь у тебя по сотне тысяч франков в каждом волоске твоей кисти! Ведь я видел твои картины, да и разбираюсь в живописи: видал и фламандцев, и итальянцев, и испанцев. Ты — художник, у тебя отличная школа.

— Не надо громких слов, крестный! — скромно ответил Петрус.

— А я тебе говорю, что у тебя отличная школа, — настаивал моряк. — А когда человек имеет честь быть великим художником, у него не может быть меньше тридцати трех тысяч франков долга в год. Это точная цифра: талант, черт побери, представляет собой миллионный капитал, а с редукцией господина де Виллеля тридцать три тысячи франков составляют как раз ренту с миллиона.