Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 33. Сальватор. Части 3,4

— Я сам этим займусь, — возразил моряк и вполголоса прибавил: — Мне нужно попрощаться с хозяйкой гостиницы.

И выразительно посмотрел на Петруса.

— Крестный! Вы можете принимать у себя кого хотите, — сказал Петрус. — Здесь не монастырь.

— Спасибо!

— Похоже, в Париже вы не теряли времени даром, — заметил Петрус.

— Я же еще не знал, что найду тебя, мой мальчик, — пояснил капитан, — мне нужно было создать себе домашнюю обстановку.

Лакей снова поднялся в мастерскую.

— Все готово, — доложил он, — осталось лишь застелить постель.

— Прекрасно! В таком случае вели запрягать.

Он обратился к капитану:

— Не угодно ли по дороге заглянуть в вашу квартиру?

— Ничего не имею против, хотя, повторяю, мы, старые пираты, неприхотливы.

Петрус пошел вперед, указывая дорогу гостю; распахнув дверь антресоли, он ввел его в комнату, похожую скорее на гнездышко щеголихи, чем на жилище студента или поэта.

Капитан замер в. восхищении перед неисчислимыми безделушками, которыми были уставлены этажерки.

— Да это апартаменты принца крови! — воскликнул он.

— Что такое королевские апартаменты для такого набоба, как вы! — парировал Петрус.

Через несколько минут, в продолжение которых капитан не переставал восхищаться, лакей доложил, что коляска готова.

Крестный и крестник спустились под руку.

У каморки привратника капитан остановился.

— Поди-ка сюда, парень! — приказал он.

— Чем могу служить, сударь? — спросил тот.

— Доставь мне удовольствие: сорви все объявления о воскресной распродаже и передай посетителям, которые придут завтра…

— Что я должен им сказать?

— Что мой крестник оставляет мебель себе. В путь!

Он вскочил в двухместную карету, просевшую под ним, и приказал:

— К «Провансальским братьям»!

Петрус сел вслед за капитаном, и экипаж покатил со двора.

— Клянусь «Калипсо», которую мы с твоим отцом продырявили, словно решето, у тебя отличная лошадь, Петрус! Жаль было бы ее продать!

Крестный и крестник заняли один из кабинетов «Провансальских братьев»; по просьбе капитана Монтобана, уверявшего, что он сам ничего в этом не понимает, ужин заказывал Петрус.

— Выбирай все самое лучшее, что есть в этом заведении, слышишь, мальчик мой? — сказал капитан крестнику. — Ты, должно быть, привык к изысканным ужинам, бездельник? Самые дорогие блюда, самые лучшие вина! Я слышал, здесь когда-то подавали сиракузское вино. Узнай, Петрус, существует ли оно еще. Мне надоела мадера: за пять лет я выпил ее столько, что она мне опротивела.

Петрус спросил сиракузского вина.

Мы не станем перечислять всего, что заказал Петрус в ответ на настойчивые просьбы крестного.

Скажем только, что это был настоящий ужин набоба, и капитан признался за десертом, что недурно поужинал.

Петрус не переставал ему удивляться. За всю свою жизнь он даже у генерала, знатока в этом деле, не сидел за таким роскошным столом.

Впрочем, капитан удивил его не только этим.

Он видел, как тот бросил пиастр уличному мальчишке, отворившему перед ним дверь в ресторан. Когда они проходили мимо Французского театра, моряк снял там ложу, а когда Петрус заметил капитану, что спектакль плохой, тот сказал просто:

— Мы можем и не ходить, но я люблю обеспечить себе заранее место, где смогу подремать после ужина.

Когда ужин был заказан, капитан подарил целый луидор лакею, чтобы тот подал бордо подогретым, шампанское — охлажденным, а блюда подносил одно за другим без перерыва.

Словом, с тех пор как моряк заговорил с Петрусом, тот не переставал изумляться.

Капитан Монтобан превращался на его глазах в античного Плутоса: золото лилось у него изо рта, из глаз, из рук, будто солнечные лучи.

Казалось, ему довольно тряхнуть своей одеждой, и из нее хлынет золотой дождь.

Словом, это был классический набоб.

К концу ужина в голове у Петруса зашумело от выпитых по настоянию крестного вин, ведь обычно он пил только воду. Молодой человек решил, что видит сон, и стал расспрашивать крестного, дабы убедиться, что события последних нескольких часов — не феерия, какие показывают в цирке или в театре Порт-Сен-Мартен.

Очарованный радужными видениями, Петрус отдался сладким грезам, а крестный, краем глаза наблюдавший за крестником, нарочно не стал ему мешать.

Хмурое, затянутое тучами небо, нависавшее над молодым человеком вот уже несколько дней, постепенно прояснялось и в конце концов, благодаря богатому воображению художника, оказалось ярко расцвечено. Роскошная жизнь, представлявшаяся ему необходимым условием его царственной любви, окутывала его своими сладчайшими ароматами, овевала самыми нежными ласками. Чего ему еще было желать? Разве, подобно французским дофинам, носившим закрытую корону из четырех диадем, он не обладал счетверенной короной, которую представляли молодость, талант, богатство и любовь?

Это было невероятно.

Упав столь низко накануне, вдруг взлететь к самым вершинам!..

Однако все обстояло именно так.

Необходимо было привыкать к счастью, каким бы непредвиденным и невероятным оно ни представлялось.

Но, возразят нам разборчивые и щепетильные натуры, счастье, талант, удача Петруса будут отныне зависеть от чьего-то каприза, и он готов принимать милостыню от щедрот чужого человека? Вы ведь совсем не таким представляли нам своего юного друга, господин поэт!

Ах, Боже мой, господа пуритане! Я представил вам сердце и темперамент двадцатишестилетнего молодого человека, талантливого и страстного; я сказал, что он похож на Ван Дейка в молодости. Вспомните о любовных похождениях Ван Дейка в Генуе, вспомните, как он искал философский камень в Лондоне.

Прежде чем согласиться на вторжение моряка в свою жизнь, Петрус и сам задавался теми же вопросами, которые вы ставите перед нами. Но он подумал, что этот человек ему не чужой и рука эта ему не чужая: он друг его отца, он окропил его святой водой, он же обязался заботиться о его счастье в этом мире, как и в ином.

Да и помощь от капитана Петрус принимал на время.

Петрус брал, но с условием все вернуть.

Как мы уже сказали, его картины стали особенно высоко цениться после того, как он забросил работу. Петрус мог, не слишком утруждаясь за полотном, зарабатывать по пятьдесят тысяч франков в год. А имея такую сумму, он очень скоро вернул бы крестному десять тысяч, а также своим кредиторам те двадцать — двадцать пять тысяч франков, которые еще оставался им должен.

Кроме того, вообразите на минуту, что этот нежданный крестный, о существовании которого, однако, было известно, умер где-нибудь в Калькутте, Вальпараисо, Боготе, на Сандвичевых островах. Представьте, что перед смертью он завещал свое состояние Петрусу. Неужели, по-вашему, Петрус должен был отказаться?