Александр Дюма - Сальватор. Часть. 1,2

Однажды вечером Эрбель, понизив голос, сказал товарищам:

— Неужели вам не надоело здесь сидеть?

— Чертовски надоело! — ответил за всех некто Парижанин, время от времени развлекавший товарищей шутками.

— Чем вы готовы пожертвовать, чтобы отсюда выйти? — продолжал молодой человек.

— Рукой, — сказал один.

— Ногой, — отвечал другой.

— Глазом, — вставил третий.

— А ты, Парижанин?

— Головой.

— Так-то лучше! Ты не торгуешься и подойдешь мне.

— Что значит «подойду тебе»?

— Вот именно «подойдешь».

— Что ты хочешь сказать?

— Я решил сегодня ночью убежать, а поскольку ты готов, как и я, рискнуть жизнью, мы сбежим вместе.

— Эй, давай без глупостей, — предупредил Парижанин.

— Расскажи, что ты задумал, — попросили другие.

— Сейчас… С меня довольно этой теплой водицы, которую они называют чаем, и этой тухлятины, которую называют говядиной, и этого тумана, который зовется у них воздухом, и этой холодной луны, которая для них солнце, и этой сырной головы в сливках, которую они зовут луной! Я ухожу.

— Каким образом?

— Вам это знать ни к чему, потому что я возьму с собой только Парижанина.

— А почему одного его?

— Мне не нужны люди, которые торгуются, когда речь идет о Франции.

— Да не торгуемся мы, черт побери!

— Тогда другое дело. Вы готовы пожертвовать жизнью ради дела, которое нам предстоит предпринять?

— А у нас есть шанс?

— Да, один.

— А против?

— Девять.

— Мы согласны.

— Ну и отлично.

— Что от нас требуется?

— Ничего.

— Ну, все-таки…

— Смотрите на меня и молчите, вот и все.

— Это дело нехитрое, — заметил Парижанин.

— Не так уж это просто, как ты думаешь, — возразил Эрбель, — а пока молчите!

Эрбель снял с шеи галстук и знаком приказал соседу сделать то же. Затем так же поступили и остальные.

— Хорошо, — похвалил Эрбель.

Он связал галстуки, продел их в люк и свесил за борт, словно удочку, потом стал тянуть на себя.

Конец веревки оказался сухим.

— Дьявольщина! — выругался он. — Кому не жалко рубашки?

Один из пленников снял рубашку и свил из нее веревку.

Эрбель привязал веревку к галстукам, приладил на конце камень в виде грузила и повторил ту же операцию.

Теперь конец веревки намок. Значит, она достала до воды.

— Отлично! — промолвил Эрбель.

И он забросил свою удочку.

Ночь была темная, и разглядеть веревку в этой мгле было невозможно.

Товарищи наблюдали за ним с беспокойством и хотели знать, что он задумал, но он знаком приказал всем молчать.

Прошло около часу.

На портсмутской колокольне звонили полночь.

Пленники с тревогой считали удары.

— Дюжина, — сказал Парижанин.

— Полночь, — подтвердили остальные.

— Слишком поздно? — спросил чей-то голос.

— Время не упущено, — заметил Эрбель. — Тихо!

Все снова замерли.

Спустя несколько минут Эрбель просиял.

— Клюет, — сообщил он.

— Отлично! — подхватил Парижанин. — Теперь поводи немного!

Эрбель подергал за веревку, как за шнур колокольчика.

— Все еще клюет? — спросил Парижанин.

— Есть! — воскликнул Эрбель.

Он стал подтягивать удочку на себя, а другие пленники привстали на цыпочки, пытаясь увидеть, что он вытянет.

Вытянул он небольшое стальное лезвие, тонкое, как часовая пружина, острое, как щучий зуб.

— Знаю я эту рыбку, — молвил парижанин, — она зовется пилой.

— И ты знаешь, под каким соусом ее готовят, а? — отозвался Эрбель.

— Отлично знаю.

— Тогда не будем тебе мешать.

Эрбель отвязал пилу, и через пять минут она бесшумно вгрызлась в борт «Королю Якову», расширяя люк, чтобы через него мог пролезть человек.

Тем временем Парижанин, чей гибкий ум умел связывать между собой различные факты так же ловко, как Пьер Эрбель завязывая галстуки, шепотом рассказывал товарищам, каким образом Эрбель добыл пилу.

Тремя днями раньше на борту «Короля Якова» французский хирург, поселившийся в Портсмуте, проводил ампутацию. Пьер Эрбель перекинулся с ним парой слов. Очевидно, он попросил соотечественника одолжить ему пилу, а тот обещал и сдержал слово.

Когда Парижанин высказал это предположение, Пьер Эрбель кивнул в знак того, что тот угадал.

Одна сторона люка была пропилена; принялись за другую.

Пробило час.

— Ничего, у нас еще пять часов впереди, — успокоил Пьер Эрбель.

И он принялся за работу с воодушевлением, веря в успех своего предприятия.

Через час работа была сделана: выпиленный кусок дерева едва держался, небольшого усилия было довольно, чтобы его выбить.

Пьер Эрбель призадумался.

— Слушай меня! — приказал он. — Пусть каждый из вас свернет штаны и рубашку и прицепит узел подтяжками к плечам, как пехотинец прицепляет свой ранец. А вот куртки придется оставить, принимая во внимание их цвет и метку.

Желтые куртки пленников были помечены буквами «Т» и «О».

Все повиновались без единого звука.

— А теперь, — продолжал он, — вот шесть щепочек разной длины. Кто вытянет самую длинную, полезет в воду первым; кому достанется самая короткая, выйдет отсюда в последнюю очередь.

Стали тянуть жребий. Первым выпало лезть Пьеру Эрбелю, последним — Парижанину.

— Мы готовы, — сказали матросы.

— Давайте сначала поклянемся.

— В чем?

— Возможно, часовой откроет огонь.

— Вполне вероятно, что так и будет, — согласился Парижанин.

— Если никого не заденет, тем лучше; но если кого-нибудь из нас ранят…

— Тем хуже для него! — перебил Парижанин. — Мой отец-повар любил повторять: «Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц».

— Этого недостаточно. Давайте поклянемся, что, если кого-нибудь ранят, он не издаст ни звука, сейчас же отделится от остальных, поплывет влево или вправо, а когда его возьмут, даст ложные показания.

— Слово француза! — в один голос подхватили пятеро пленников, торжественно протянув руки.

— Ну, теперь храни нас Господь!

Пьер Эрбель поднатужился, потянул на себя подпиленную доску, и в борту образовалось отверстие, через которое мог пролезть человек. Потом он, сделав в нижнем краю отверстия два вертикальных пропила на расстоянии трех линий друг от друга и выломив кусочек дерева между ними, вставил в это подобие паза свитую из галстуков и рубашки веревку, по которой пленникам надлежало спуститься к воде; затем завязал на конце узел, закрепив таким образом веревку, проверил, выдержит ли она человека; привязал шнурком к шее флягу с ромом, к левому запястью — нож; закончив эти приготовления, он взялся за веревку, спустился вниз и исчез под водой, чтобы вынырнуть там, куда не доходил свет от фонаря, установленного на палубе, где расхаживал часовой.

Сын океана, Пьер Эрбель, выросший среди волн, словно морская птица, был прекрасным пловцом. Он легко проплыл под водой пятнадцать-двадцать морских саженей, освещавшихся фонарем, и вынырнул в том месте, куда не доходил свет. Тут он остановился и стал ждать товарищей.