Александр Дюма - Сальватор. Часть. 1,2

Ни самый громкий протест, ни самая энергичная защита, ни самое бурное возмущение не способны были бы выразить упрека более горького и угрозы более зловещей, чем эта сдержанность толпы, почтительное созерцание мертвого тела, молчаливое осуждение осквернителей.

И вот среди грозного молчания виновник всего этого кощунства, человек в черном, полицейский комиссар, выскочил вперед, знаком приказал носильщикам подойти и поставить гроб на катафалк, а офицеру жестом дал понять, чтобы тот был наготове, потому что еще может понадобиться его помощь.

Вдруг комиссар и офицер смертельно побледнели, на их лицах выступил холодный пот: сквозь щели поврежденного во многих местах гроба они увидели, как в их сторону, будто угроза из могилы, простерлась худая рука покойника, которая, отделившись от тела, готова была, казалось, упасть на мостовую.

Если кому-нибудь вздумается обвинить нас в стремлении нагнать на читателя ужас, советуем обратиться к результатам следствия, проведенного после этого страшного события: когда гроб с телом герцога де Ларошфуко привезли в Лианкур, где находится фамильный склеп семейства Ларошфуко, то в ночь, предшествовавшую погребению, пришлось не только заняться починкой гроба, сильно пострадавшего, как мы уже сказали, но и «вернуть в их естественное положение члены, отделившиеся от туловища» [3] Ашиль де Волабель, «История двух Реставраций», том VI, глава VII. (Примеч. автора.) .

Поспешим прибавить — чтобы более не возвращаться к этой печальной теме, — что возмущение всколыхнуло всю Францию.

Все неправительственные газеты опубликовали отчет об этом отвратительном происшествии и вполне справедливо выразили гнев и презрение в адрес тех, кто был виновен в осквернении памяти достойного человека.

Обе Палаты откликнулись на всеобщее возмущение, в особенности Палата пэров, воспринявшая происшествие как оскорбление одного из ее членов; она не ограничилась решительным осуждением этого надругательства над телом человека, единственное преступление которого состояло в том, что он голосовал против правительства, и поручила высшему должностному лицу — своему великому референдарию провести расследование; тот изложил на заседании результаты его, открыто обвинив полицию в преднамеренном скандале, тем более предосудительном, что уже имели место многочисленные прецеденты, когда гроб несли на руках, например во время похорон Делиля, Беклара и г-на Эмери, настоятеля семинарии Сен-Сюльпис: тогда полиция разрешила друзьям и ученикам усопших нести останки. Гроб г-на Эмери был перенесен таким образом учащимися его семинарии до самого кладбища Исси.

Господин де Корбьер выслушал все эти упреки и принял их со свойственными ему холодностью и высокомерием (на что порою Палата отвечала гневными вспышками); он не только не счел нужным осудить действия полицейского, оскорбившего память достойнейшего человека, которого он, министр, оскорблял при жизни, но поднялся на трибуну и произнес следующее:

«Если бы выступавшие до меня ораторы ограничились выражением своих сожалений, я бы отнесся с пониманием к их чувствам и не стал бы брать слово. Но они жалуются на правительственные учреждения! Префект полиции и полицейские вели себя должным образом; они нарушили бы свои обязанности и навлекли бы на себя справедливое наказание с моей стороны, если бы действовали иначе».

Члены Палаты поблагодарили великого референдария за доклад и решили дождаться окончания судебного разбирательства. Разбирательство, разумеется, в положенный срок было закончено, но никаких результатов не принесло.

Пока оппозиционные и независимые газеты публиковали на первых полосах гневные статьи, выражавшие мнение всего возмущенного населения, в правительственной прессе появилось сообщение, продиктованное, очевидно, из кабинета министров или из префектуры (хотя сообщения были напечатаны в трех различных газетах, они были похожи и по форме и по содержанию).

Вот приблизительный текст этого документа, цель которого заключалась в том, чтобы переложить ответственность за недавние беспорядки на бонапартистов:

«Гидра анархии снова поднимает голову, которая, казалось, уже отсечена; Революция, которую полагали угасшей, возрождается из пепла и стучится в наши двери. Она во всеоружии продвигается вперед незаметно и бесшумно, и монархия вот-вот снова окажется лицом к лицу со своей извечной противницей.

Тревога, преданные слуги Его Величества! Встаньте, верноподданные! Алтарь и трон, священник и король в опасности!

Имевшие вчера место прискорбные происшествия повлекли за собой неизбежное насилие; прозвучали угрозы, призывы к мятежу и убийствам.

По счастью, в руках префекта полиции уже за сутки до происшедших событий имелись все главные нити заговора. Благодаря пылкому усердию этого искусного администратора заговор провалился; господин префект выражает надежду, что ему удалось усмирить бурю, в который уже раз угрожавшую потопить государственный корабль.

Арестован руководитель этого крупного заговора. Он находится в руках правосудия, и друзьям порядка, верноподданным короля, еще предстоит узнать, какое значение имел этот арест, когда им станет известно, что глава этого заговора, имевшего целью свергнуть монарха и возвести на трон герцога Рейхштадтского, — не кто иной, как знаменитый корсиканец Сарранти, прибывший недавно из Индии, где и было все замышлено.

Невозможно не содрогнуться при мысли об опасности, угрожавшей правительству Его Величества. Однако очень скоро ужас уступит место возмущению и все еще раз увидят, чего можно ждать от людей, находившихся на службе узурпатора, а теперь прислуживающих его сыну, когда узнают, что этот самый Сарранти, в течение нескольких дней скрывавшийся в столице, покинул Париж семь лет назад, когда подозревался в краже и убийстве.

Те из вас, кто читал тогдашние газеты, помнят, может быть, что в небольшой деревушке Вири-сюр-Орж разыгралась в 1820 году ужасная драма. Один из уважаемых жителей кантона, возвратившись однажды вечером домой, увидел, что его сейф взломан, служанка убита, двое его племянников похищены, а воспитатель детей исчез.

Этим воспитателем был не кто иной, как г-н Сарранти.

По настоящему делу уже возбуждено уголовное следствие».

Выразительный взгляд, который г-н Сарранти бросил аббату Доминику, а также несколько слов, сказанных в тот момент, когда его брали под стражу, повелевали несчастному монаху не вмешиваться и ничем не выдавать своего отношения к происходящему.