Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 30. Парижские могикане. Часть. 1,2

— Договорились!

— Так вот: глава семьи маркиз Шарль Эмманюэль де Вальженез, пэр Франции и владелец огромного состояния, унаследованного им от дяди по материнской линии, никогда не хотел жениться, а приверженность господина Эмманюэля де Вальженеза к холостой жизни объяснялась существованием красивого молодого человека по имени господин Конрад, которого завсегдатаи дома, друзья маркиза, а потом и малознакомые стали постепенно называть господином Конрадом де Вальженезом.

— Разве это не его имя?

— Не совсем: красивый молодой человек был плодом любви, грехом молодости; маркиз так любил господина Конрада, что во всем полагался на его мнение.

— Как же могло произойти, дорогой господин Жакаль, что при такой любви к нему маркиз оставил все состояние брату, племяннику, племянницам, а красивый молодой человек умер, как я слышал, в нищете?

— О, это как раз объясняется тем, что отец слишком сильно его любил! Знаете пословицу: "Во всем нужна мера"?

— Да, мне в самом деле казалось, что бедный маркиз — а он умер внезапно, не так ли? — заметил Сальватор, — очень любил молодого человека.

На сей раз г-н Жакаль взглянул на Сальватора из-под очков.

— Он до такой степени его любил, сударь мой, — продолжал полицейский, — что эта чрезмерная, как я уже сказал, любовь и явилась причиной того, что молодой человек разорился.

— Расскажите об этом поподробнее.

— Есть два способа усыновить или удочерить незаконнорожденного ребенка. Способ первый очень прост — официально объявить себя отцом во время регистрации ребенка в мэрии; если по какой-либо причине эта формальность не была исполнена, она может быть заменена актом о признании, подписанным в присутствии нотариуса; правда, в этом случае отец хотя и дает ребенку свое имя, но может оставить ему только пятую часть состояния. Способ второй: в день своего пятидесятилетия человек приглашает нотариуса и усыновляет ребенка, потому что закон разрешает усыновление людям не моложе пятидесяти лет; тогда отец может дать приемному сыну не только имя, но и все состояние. Этому второму способу и отдал предпочтение господин де Вальженез. И вот в день своего пятидесятилетия он пригласил нотариуса, заперся с ним в кабинете и составил акт об усыновлении. Но в ту минуту, как он взялся за перо, чтобы его подписать, маркиза де Вальженеза по воле рока хватил апоплексический удар!

— В ту минуту как он взялся за перо, чтобы подписать, или когда он положил перо, подписав бумагу? — уточнил Сальватор.

На сей раз г-н Жакаль совсем снял очки и пристально взглянул на Сальватора.

— Клянусь честью, господин Сальватор, — отвечал он, — если вы это знаете, значит, вам известно больше, чем мне и всему свету. Был уже подписан акт или маркиз должен был его подписать? "That is the question!" [28] "Вот в чем вопрос!" — У.Шекспир, "Гамлет", III, 1. , как сказал Гамлет. А маркиз так ничего и не сказал, по той весьма основательной причине, что хотя он и прожил еще три дня после этого несчастного случая, но так и не приходил в себя.

— Господин Жакаль! Вот так, с глазу на глаз, скажите положа руку на сердце, что вы об этом думаете?

— Я думаю, — отвечал полицейский, ловко уклоняясь от ответа, — что семейство, пожалуй, слишком сурово обошлось с бедным господином Конрадом.

— Сурово? Ба! Если акт не был подписан — во всяком случае, так утверждал нотариус, — то как, по-вашему, следовало относиться к незаконнорожденному? — спросил Сальватор.

— Было общеизвестно, что этот незаконнорожденный — сын маркиза Эмманюэля, — осмелился ввернуть г-н Жакаль.

— Да, но если бы семейство признало этот факт, пришлось бы отдать молодому человеку самое малое пятую часть того состояния, которое досталось бы ему по праву, будь он усыновлен; а эта пятая часть составляла что-то около двух миллионов!.. Выгоднее было все отрицать, самим наследовать и место в Палате пэров, и титул, и состояние, а незаконнорожденного — гнать! Ведь так они и сделали, не правда ли, господин Жакаль? И выгнали незаконнорожденного сына маркиза, верно?

— Который в конечном счете ушел очень достойно, оставив и своих лошадей в конюшнях, и экипажи в каретных сараях, и банковские билеты в секретере, — подхватил полицейский. — Даже его недруги признали, что он взял только две тысячи франков, принадлежавшие лично ему: он выиграл их накануне в экарте.

— Дьявольщина! — вскричал Сальватор. — Молодой человек, привыкший жить на широкую ногу так, как господин Конрад, недалеко уйдет с двумя тысячами франков!

— Вот тут вы ошибаетесь, сударь мой, — заметил полицейский. — Полиция, заботящаяся об обществе, приглядывает за такими вот разорившимися отпрысками знатных фамилий; на две тысячи франков он жил больше года, испробовав все возможности честно зарабатывать на жизнь, давая уроки музыки, рисования, английского и немецкого языков, — он был очень образован, бедняга! — но ему не повезло: он нигде не нашел работы; нужда толкнула его на крайность, и однажды, видя, что не может сам заработать на пропитание и ему остается лишь пойти на содержание к богатой женщине, стать сутенером или мошенником, он решил покончить с жизнью, купил у Лепажа пистолет — продавец потом признал этот пистолет — и отправился в последний раз пройтись по Тюильрийскому саду, Елисейским полям и в Булонский лес, чтобы проститься с бывшими приятелями и любовницами. Потом он пошел по улице Сент-Оноре, зашел в церковь святого Рока, помолился и оттуда вернулся в свою скромную комнатушку на улице Бюффон.

— Что же он сделал, когда вернулся к себе?

— Бог мой! Да то же, что только что сделали Коломбан и Кармелита. Написал длинное письмо, но не друзьям — их у него не было или, вернее, не осталось с тех пор, как дядя и его дети выгнали молодого человека из особняка на Паромной улице, — а полицейскому комиссару своего квартала. В этом письме он рассказал обо всем, что пережил за последние пятнадцать месяцев, о том, какую борьбу ему пришлось выдержать, о том, что не может больше так жить, о том, что принял решение пустить себе пулю в лоб, чтобы остаться честным человеком. После чего он лег, зажег свечу, прочел несколько страниц из "Новой Элоизы" о самоубийстве и застрелился.

— Ну, господин Жакаль, вы ходячая газета! — сказал Сальватор.

— О, в том, что я рассказываю вам обо всех этих подробностях, — отвечал полицейский, — особой заслуги нет: расследование самоубийств входит в мою специальность, и я составлял протокол о гибели господина Конрада.

— Неужели?

— Да.

— Значит, именно вам, дорогой господин Жакаль, этот молодой человек обязан последними услугами, оказанными ему после самоубийства, а также констатацией смерти?

— Установить факт смерти оказалось делом несложным: из пистолета был произведен выстрел в упор, половину черепа снесло, а то, что осталось — обгорело. Таким образом, смерть пришлось констатировать, основываясь скорее на письме, чем на опознании трупа, изуродованного до неузнаваемости.