Александр Дюма - Дюма. Том 49. Олимпия Клевская

На свое счастье Майи был именно таков: стоило ему заметить признаки неблагополучия, его воображение тотчас рисовало на их месте картинки всех радостей, какие только можно было измыслить.

Итак, повторяем, он устремился к Олимпии, которая, повинуясь не столько воле графа, сколько собственному желанию, жила в строжайшем затворничестве, не покидая особнячка на улице Гранж-Бательер иначе, чем по поводу второго своего дебюта, имевшего не меньший успех, чем первый; однако Олимпия начинала уже всерьез подумывать о том, чем бы прогнать пожиравшую ее невыносимую скуку.

Увы! Однажды вдохнув воздух свободы, нельзя сделать это безнаказанно, и не в нашей воле безнаказанно менять свою любовь, как путешественник меняет одно полушарие на другое; когда сравниваешь, невозможно не размышлять. Сравнение разрушает цельность.

Когда Майи вошел к Олимпии, она показалась ему охваченной мечтательностью, но то была скука.

У графа все еще стояла перед глазами утренняя супружеская сцена, лицо жены, презрительное и хмурое, дышащее тем сдержанным гневом, который еще беспощаднее оттого, что ничем не проявляется внешне. Эта бледность, вызванная внутренним напряжением, всегда несколько портит женские черты; в глазах взамен блеска, который им следовало бы иметь, появляется тусклый огонь, который обычно напрасно было бы в них искать.

У графини дрожали руки, голос звучал сдавленно: она казалась не столько женщиной, сколько врагом.

И когда он застал свою любовницу спокойной, безмятежной, блистающей красотой, почти нежной, он сказал себе: "В добрый час, я выиграл от такой замены!"

Подойдя к ней, он взял ее за руку и произнес:

— Как вы сегодня прекрасны, Олимпия, дорогая!

Олимпия встала, взглянула на себя в зеркало и опять села.

— Значит, скука украшает, — произнесла она.

— Вы скучали, Олимпия? — спросил Майи в надежде, что она тосковала, поскольку он оставил ее в одиночестве.

— Я всегда скучаю, — вздохнула она.

— Что ж! — сказал граф. — Я принес новости, которые должны вас развеселить, или придется сказать, что у вас слишком трудный характер.

— Посмотрим, что за новости, — промолвила Олимпия.

— Итак, объявляю вам, дорогая, что ваш дебют наделал много шума в городе и даже при дворе.

— В самом деле? — спросила она. — Вы очень добры.

— Кажется, даже сам король был доволен как нельзя больше.

Олимпия пожала плечами.

— Я знаю, — продолжал Майи, — что мнение короля мало значит для вас.

Олимпия улыбнулась.

— Такой женщине, как вы, не страшно сравнение даже с королевой, и все же вам как актрисе должно льстить, что ваш талант…

— У меня нет таланта, — возразила Олимпия.

— У вас нет таланта?!

— Я выразилась неточно: у меня его больше нет.

— В таком случае красота…

— Красота — бальзам, который не благоухает, пока его не прольют.

— О-о! — протянул Майи, принужденно засмеявшись. — Позвольте мне откровенно признаться вам, Олимпия, что эти ваши изречения меня смущают.

— Почему?

— Потому что я, моя драгоценная, подобен скупцу, охраняющему свое сокровище.

— Сокровище, которое спит.

— Да, но которое и во сне принадлежит своему владельцу, моя милая Олимпия.

— Мужчина не владелец женщины, — возразила Олимпия, качая головой.

— О!

— Если только она не грузинка, подобно Аиссе, а он не похож на господина де Ферриоля.

— Олимпия!..

— И если только он не зовется тюремщиком, вместо того чтобы называться владельцем.

Майи почувствовал, что по всему его телу пробежала дрожь.

— Как?! — воскликнул он. — Вы говорите это обо мне, дорогая?

— Но мне так кажется, — ответила Олимпия.

— Но что я вам сделал?

— Вы? Ничего.

— Так что же, Олимпия, вы меня не любили?

— Когда-то любила, и очень.

— И разве мое возвращение не обрадовало вас?

— Я этого не сказала.

— Я умолял вас, — продолжал он, осмелев от ее кажущейся покладистости, — поселиться в моем особнячке, потому что недостойно такой женщины, как вы, снимать жилье в городе, словно какой-нибудь комедиантке.

— А разве я не комедиантка?

— Вы порядочная женщина.

— Я женщина с подмостков.

— Разве ваше имя не мадемуазель Олимпия де Клев?

— Будь вы свободны, господин де Майи, вы бы женились на мадемуазель Олимпии де Клев?

Граф застыл, пораженный.

— Сказать по правде, — произнес он, — вы говорите так, будто хотите поссориться со мной.

— С какой стати, господин граф?

— Однако же вы упрекаете, вздыхаете, пожимаете плечами.

— Это правда.

— А когда я вас спрашиваю, что означают все эти сигналы бедствия, вы отвечаете: "Мне скучно".

— И это верно.

— Так вы хотите свободы?

— Разве я вас о чем-нибудь просила?

— Вам уже мало моей любви?

— Граф, не допрашивайте меня больше, прошу вас.

— И почему же?

— Потому что расспросы меня утомляют.

— Но в конце концов, сударыня, вас же не силой вынудили последовать за мной!

— Где? Здесь?

— Нет, еще там, в Лионе. Когда я за вами приехал, вы не сказали мне ничего такого, что бы заставляло подозревать о возможности всех этих страданий, в которых вы меня теперь вините; вы последовали за мной, не ставя никаких условий.

— Никаких, признаю.

— Я обещал устроить вам дебюты, и они у вас были.

— Разве я жалуюсь?

— Нет, но вы едва переносите свое пребывание в этом доме.

— Что ж, я ведь и не скрывала от вас своего отвращения к этому переезду.

— Но что вам здесь не по душе?

— Послушайте, господин граф, — сказала Олимпия, — нам никогда друг друга не понять.

— И все же скажите, вы меня любите?

— Я к вам очень привязана: вы весьма достойный дворянин.

Тут Олимпия тяжело вздохнула.

Услышав этот вздох, Майи нахмурил брови и, похоже, принял какое-то решение.

— Ваше, Олимпия, столь неблагосклонное отношение ко мне для меня тем огорчительнее, что я теперь получил полную свободу.

Олимпия посмотрела на него.

— Разве вы не были свободны? — спросила она.

— Ну, не совсем.

Олимпия снова посмотрела на него.

— Я был женат.

— Ваша жена умерла? — вскричала Олимпия в испуге.

— Все гораздо лучше: она заставила меня подписать договор о нашем разрыве.

— И почему же?

— Со мной она была слишком несчастна!

— Если уж вы говорите об этом, господин граф, постарайтесь хотя бы выражаться так, чтобы я могла вас понять.

— Вы не поняли?

— Как? Ваша жена ушла, потому что была слишком несчастна?

— Она страдала из-за моей любви к вам, Олимпия.

— О! Не льстите мне, утверждая, будто принесли ради меня такую жертву.

— Я вам не льщу, просто говорю то, что есть.

— Бедная женщина!

— Вы жалеете графиню?

— Без сомнения; поверьте, лучше было бы, если бы вы оставили меня и тем возвратили покой госпоже де Майи.