Александр Дюма - Дюма. Том 49. Олимпия Клевская

— Вы думаете? — пробормотала она.

— Да, я так считаю.

— Тогда охраняйте меня от одного единственного мужчины.

— От этого Баньера?

— Да.

— Вы его любите?

— Да.

— Но вы же мне говорили тогда, что разлюбили его!

— Так мне казалось.

— Несчастная!

— Вы правы, я несчастна, потому что все еще его люблю.

— Вы влюблены в лицедея.

— Я и сама лицедейка.

— В игрока!

— Он играл, чтобы сделать меня богатой.

— Вы любите человека, который предал вас!

Лицо Олимпии омрачилось, губы сжались.

— И ради кого? — продолжал Майи. — Ради недостойной соперницы…

— Послушайте, сударь, — перебила Олимпия, — не будем больше говорить об этом, прошу вас, по-моему, так будет лучше.

— Отчего же?

— Потому что, чем больше я размышляю об этом, тем больше мне кажется, что во всем этом деле кроется какое-то предательство.

— Вне всякого сомнения, вот только предателем был сам господин Баньер.

— Он клялся мне там, в тюрьме, что он невиновен.

— Вот еще! Люди этого сорта всегда готовы поклясться.

— У Баньера есть честь, граф.

— Олимпия! Олимпия!

— Как видите, я была права, когда просила вас больше не говорить о Баньере.

— Что пользы, если мы не будем о нем говорить, раз вы думаете о нем?

— Моя речь послушна моей воле, но мысли мои ей не подвластны.

— Что же у вас в мыслях?..

— Наперекор моему желанию они снова и снова увлекают меня туда, в тюрьму, где он рухнул к моим ногам со словами: "Я невиновен, Олимпия! Я невиновен, и я тебе это докажу!"

— И доказал?

— Нет. Но если бы…

— Если бы он доказал это, что бы тогда случилось? Говорите!

— Тогда вам следовало бы опасаться совсем не короля Людовика Пятнадцатого, граф.

— Значит, Баньера?

— Да.

— Ох, Олимпия! Вы были правы: поговорим о чем-нибудь другом.

— Я всегда права.

— Тогда руководите мной. Приказывайте. Что нам делать?

— Что делать?

— Да. Скажите.

— Что ж! Граф, давайте позавтракаем, ведь вчера мы были настолько не в себе, что даже не поужинали; затем я, беря от жизни все, что возможно, насытившись, лягу спать, поскольку имела глупость не выспаться этой ночью.

Майи заключил Олимпию в объятия.

— Хорошо, пусть так! — воскликнул он. — Жить одним днем! И когда ты убедишься, что ты для меня все, вот тогда, моя Олимпия, ты сжалишься надо мной и будешь обороняться, чтобы сохранить себя для моей любви.

— Сделаю все, что смогу, — вздохнула она.

В два часа пополудни Майи еще спал сладким сном: ему снилось, что Олимпия любит лишь его одного.

Однако сон этот был слишком чарующим, чтобы продлиться долго.

Камердинер, постучавшись в дверь, разбудил графа.

— Что там еще? — крикнул Майи. — Зачем меня разбудили?

— Прибыл господин герцог де Ришелье, ему крайне необходимо поговорить с господином графом, — доложил камердинер.

— Герцог де Ришелье? С какой стати?

— По делам королевской службы, — был ответ.

— Ах ты дьявольщина! — вскричал Майи, спрыгивая с кровати. — Скажите ему, что я иду.

Господин герцог де Ришелье, как и сказал камердинер, действительно ожидал графа.

Они приветствовали друг друга весьма учтиво, как и пристало людям истинно светским. Майи был не из тех, кто способен оказать дурной прием гостю, приди даже тот с той же целью, что и Пекиньи, самый любезный и самый изворотливый среди вельмож своего времени.

Как требовал обычай, они обнялись.

— Не могли бы вы, дорогой граф, — начал герцог, покончив со всеми любезностями, предусмотренными этикетом, — не могли бы вы уделить мне полчаса?

— Но, герцог, вы же знаете, что здесь…

— Понимаю, этот дом наслаждений, а не дел.

— Значит, вы пришли сюда по делу?

— Да, и притом оно из числа самых неотложных.

— Но я сейчас…

— Сейчас вы здесь с вашей возлюбленной?

— Вот именно.

— Боже мой! Я в отчаянии, что помешал.

— Но в конце концов скажите, герцог…

— Что?

— Так ли уж необходим этот разговор?

— Совершенно необходим.

— В таком случае извольте, я в вашем распоряжении. Где вам угодно расположиться?

— Если вы мне предоставляете выбор, я бы предпочел, чтобы мы совершили небольшую прогулку.

— Здесь есть сад.

— Превосходно!

— Так идемте.

Майи провел Ришелье через ту обеденную залу, где он накануне принимал Пекиньи, на крыльцо, которое утопало в роскошных цветах, прикрытых большим стеклянным колпаком, и оттуда они спустились в сад, печальный, оголившийся с первыми заморозками.

Тем не менее в эти последние осенние дни еще можно было судить о том, как здесь было и как станет вновь, когда возвратится майское тепло с его живительным дыханием.

Сад являл собой вытянутый прямоугольник, обрамленный растущими вплотную к ограде большими кленами, на ветвях которых мороз развесил свои колючие сталактиты — украшение зимы.

— Теперь, господин герцог, как видите, мы одни настолько, насколько вы, как мне кажется, того желали. Говорите же, я вас слушаю. По-видимому, вас прислали ко мне по служебной надобности?

— Клянусь душой, не без того, любезный граф; но позвольте мне для начала выразить вам свое восхищение подобной прозорливостью.

Тут они обменялись поклонами.

— Знаете ли, граф, этот ваш особнячок — сущая прелесть.

— Такая похвала, господин герцог, лестна вдвойне, поскольку она исходит от вас.

— Здесь нужна поистине чудесная птичка, достойная такой очаровательной клетки.

— Герцог!

— Впрочем, если молва не преувеличивает, ваша возлюбленная, по-видимому, жемчужина из жемчужин. В какие же воды вам пришлось нырять, чтобы выудить для нас такое сокровище?

"Как, — подумал Майи, — неужели этому тоже есть дело до моей любовницы?"

И, одарив Ришелье улыбкой, он спросил:

— Вы упомянули о служебной надобности, господин герцог; уж не хотите ли вы сменить резиденцию?

— Каким образом?

— Ну как же: сначала вы были аккредитованы при австрийском августейшем доме, а потом, видимо, при домике на улице Гранж-Бательер?

— О! Да это просто невероятно, как вы догадливы, мой дорогой граф. Право же, вы сегодня в ударе.

"Ясно, — сказал себе Майи. — Он тоже явился требовать у меня Олимпию".

И все в нем судорожно сжалось.

Затем, уже вслух, он произнес:

— Господин герцог, моя проницательность заходит еще дальше, чем вы полагаете.

— Да ну? — обронил Ришелье.

— Потому что я не только распознал посольство, но и угадываю, в чем суть миссии посла.

— В самом деле?

— Да. Только должен вас предупредить об одном обстоятельстве.

— Каком?

— Я дурно настроен.

— Ах, вот как, — удивленно протянул герцог.

— Да, со мной только что уже провели переговоры на сей предмет, и предупреждаю вас, что эта беседа была мне более чем неприятна.