Александр Дюма - Дюма. Том 44. Волчицы из Машкуля

— Черт возьми, — ответил, почесывая затылок, государственный муж, — я думаю, что она вполне могла или сможет поочередно посетить их. Я считаю, что, вместо того чтобы спешить туда, где она была или собирается побывать, лучше отправиться прямо в Ла-Флосельер, о котором упоминал в разговоре с вами юродивый.

— Дорогой мой, вы плохой сыщик, — сказал генерал. — Только тот странный тип с лепешкой, кого вы привели сюда, представил нам сведения, которым можно доверять…

— А другие?

— Я готов поспорить на мои генеральские эполеты, что другие крестьяне были подосланы нам каким-то хитрецом: увидев, как мэр беседовал с нами, он решил пустить нас по ложному следу. Мой дорогой супрефект, если мы не хотим остаться с носом, мы должны отправиться на охоту в Суде.

— Браво! — воскликнул супрефект. — А я-то боялся, что поступил опрометчиво. Но теперь ваши слова вселяют в меня уверенность.

— Что же вы такое совершили?

— Я записал имя того странного мэра: его зовут Куртен, и он мэр небольшой деревушки под названием Ла-Ложери.

— Мне известны эти места: тридцать семь лет назад мы чуть было не захватили там Шаретта.

— Так вот он назвал мне человека, кто мог бы стать нашим проводником; во всяком случае, его следовало бы из предосторожности задержать, чтобы он не вернулся в замок и не поднял тревогу…

— И кто этот человек?

— Управляющий и телохранитель маркиза. Вот его приметы.

Генерал взял клочок бумаги и прочитал:

"Волосы седые, коротко подстриженные, лоб низкий, глаза черные, выразительные, брови лохматые, на носу бородавка, из ноздрей торчат волосы, бакенбарды густые; носит круглую шляпу, одет в бархатную куртку, на нем жилет и штаны из той же ткани, кожаные гетры и пояс. Особые приметы: при нем легавая собака каштанового окраса; второй слева передний зуб у него выбит".

— О! — воскликнул генерал. — Да это вылитый портрет моего торговца овсом. Готов поклясться, что он такой же Террьен, как я Варрава.

— Генерал, вы сможете сейчас сами в этом убедиться.

— Как это?

— Через секунду он будет здесь.

— Здесь?

— Несомненно.

— Он придет сюда?

— Да, придет.

— По доброй воле?

— По доброй воле или же его приведут насильно.

— Насильно?

— Да; я приказал его арестовать, и, должно быть, это уже сделано.

— Тысяча чертей! — вскричал генерал, ударив кулаком но столу с такой силой, что супрефект подскочил в кресле. — Тысяча чертей! — повторил он. — Что же вы наделали?

— Генерал, если он такой опасный человек, как о нем мне говорили, я подумал, что у меня нет другого выхода, как заключить его под стражу.

— Опасный! Опасный!.. Да теперь он еще более опасен, чем был четверть часа назад.

— Даже если его арестовали?

— Поверьте мне, пока вы будете его арестовывать, он уже поднимет тревогу. Не успеем мы отъехать на одно льё отсюда, как принцесса уже будет предупреждена. Мы еще счастливо отделаемся, если по вашей милости на нас не набросятся местные мерзавцы, прежде чем мы успеем позвать на помощь кого-нибудь из солдат.

— Возможно, не все еще потеряно… — произнес супрефект, устремляясь к дверям.

— Да, скорее… Ах! Тысяча чертей! Слишком поздно!

В самом деле, с улицы послышался глухой шум, нараставший с каждой секундой все сильнее и сильнее, пока не достиг размаха ужасающего концерта, который исходит от людской толпы, готовой начать схватку.

Генерал открыл окно.

В ста шагах от гостиницы он увидел жандармов, ведущих Жана Уллье со связанными руками.

Их сопровождала негодующая толпа; жандармы проталкивались сквозь нее медленно и с трудом.

Еще не пошло в ход оружие, но нельзя было терять ни минуты.

— Скорее, надо ковать железо, пока горячо! — воскликнул генерал, поспешно сбрасывая с себя гражданский сюртук и натягивая генеральский мундир.

Затем он приказал секретарю:

— Рускони, подай моего коня! Моего коня! А вы, господин супрефект, попробуйте вызвать гвардейцев, но позаботьтесь о том, чтобы без моего приказа не стреляли.

В комнату вошел вызванный секретарем капитан.

— Капитан, — приказал генерал, — соберите людей во дворе, прикажите двадцати егерям из моей охраны седлать лошадей, возьмите на два дня провизии, выдайте по двадцать пять патронов на человека и готовьтесь выступить по первому моему сигналу.

Старый генерал, словно сбросив с себя груз прожитых лет, бегом спустился во двор, посылая к чертям штатских, и на ходу приказал открыть выходившие на улицу ворота.

— Как! — воскликнул супрефект. — Вы хотите выйти к этим буйным головам? Одумайтесь, генерал!

— Наоборот, именно так и надо поступать. Черт возьми! Разве не следует мне спасти моих людей? Вперед, дорогу! Дорогу! Сейчас не время разглагольствовать.

И в самом деле, как только скрипевшие на петлях ворота отворились, генерал, пришпорив коня, ринулся вперед и врезался в самую гущу толпы.

Неожиданное и смелое появление статного пожилого военного с волевым выражением лица в усыпанном наградами генеральском мундире и многочисленными нашивками, великолепное мужество, которое он проявил, — все это произвело на толпу эффект электрического разряда.

Словно по волшебству вдруг наступила тишина, и уже было поднятые дубины опустились. Те крестьяне, что оказались рядом с генералом, невольно поднесли руки к головным уборам; плотные рады разомкнулись и пропустили старого солдата, участника битв под Риволи и при Пирамидах, шагов на двадцать вперед в направлении жандармов.

— Ребята, что случилось? — воскликнул он так громко, что его было слышно на улицах, примыкавших к площади.

— Только что арестовали Жана Уллье, — послышался чей-то голос.

— Жан Уллье — добрый малый, — вторил ему другой голос.

— Арестовывать надо мошенников, а не честных людей, — произнес третий голос.

— Мы не позволим отвести Жана Уллье в тюрьму, — раздался четвертый голос.

— Тихо! — приказал генерал таким властным тоном, что на площади наступила полная тишина, и продолжил: — Если Жан Уллье — добрый малый и человек честный, в чем я нисколько не сомневаюсь, он будет освобожден; если же Жан Уллье из числа тех, кто пытается вас обмануть, злоупотребляет вашим доверием, он понесет наказание. Как вы считаете, справедливо ли оставлять безнаказанными действия тех людей, кто хочет снова втянуть ваш край в невероятные бедствия, о которых старики рассказывают молодым не иначе как со слезами на глазах?

— Жан Уллье — человек мирный и никому не желает зла, — произнес кто-то в толпе.

— Чего вам не хватает? — продолжал генерал, не обращая внимания на последнюю реплику. — Мы уважаем ваших священников, у нас с вами одна вера. Разве мы покушаемся на жизнь короля, как в тысяча семьсот девяноста третьем году? Разве мы упраздняем Бога, как в тысяча семьсот девяноста четвертом? Разве мы стремимся отнять вашу собственность? Нет, закон стоит на страже ваших интересов. Никогда еще торговля не приносила вам таких доходов.