Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 43. Адская Бездна. Бог располагает

— Самуил! — крикнул барон.

Но тот был уже далеко.

— Ах, дитя мое! — сказал барон Христиане, которая, онемев от ужаса, прильнула к его груди. — Этот Самуил для нас человек роковой. Ты видишь, совладать с ним не в моих силах. Но защитить тебя я сумею. Тебе надо быть осторожной, ни на минуту не оставаться в одиночестве, следить, чтобы рядом постоянно кто-нибудь находился, и, наконец, вы должны либо покинуть этот замок, либо тщательно исследовать его и перестроить. Будь покойна, я здесь и буду охранять тебя.

В коридоре послышались шаги.

— А, это Юлиус, я узнаю его походку! — воскликнула Христиана, несколько приободрившись.

Дверь отворилась, и действительно вошел Юлиус.

— Дорогой отец, — сказал Юлиус, обнимая барона, — мне сказали, что вы меня ждете вот уже несколько часов и даже посылали за мной в лес. Меня не нашли по той основательной причине, что я там не был. Бог мой, я ведь привык, выходя из дому с ружьем за плечами, иметь еще и книгу в кармане, притом по-настоящему только она мне и требуется. Отойдя от замка всего на милю, я присел на траву, открыл Клопштока и читал, пока не стемнело. Мечтатель во мне всегда берет верх над охотником. Однако вы, похоже, собираетесь сообщить мне что-то неотложное?

— Увы, да, Юлиус.

— Да что стряслось? Вы выглядите таким озабоченным и удрученным…

Барон посмотрел на Христиану, будто заколебавшись. Угадав причину его нерешительности, молодая женщина торопливо сказала:

— Вас стесняет мое присутствие? Я тотчас уйду.

— Нет, моя девочка, останься. У тебя хватит твердости и решительности, не правда ли?

— Вы меня пугаете, — прошептала Христиана. — Я предчувствую недоброе.

— Тебе надобно знать, зачем я сюда приехал, — продолжал барон, — так как я надеюсь, что ты поможешь мне убедить Юлиуса исполнить то, о чем я должен просить его.

— Чего же вы хотите, отец? — спросил Юлиус.

Барон протянул ему письмо.

— Это от дяди Фрица, — сказал Юлиус.

И он стал читать вслух, причем ему не однажды пришлось замолкать, когда голос прерывался от волнения:

«Нью-Йорк, 25 августа 1811 года.

Мой возлюбленный брат!

Тебе пишет умирающий. Я страдаю от недуга, не знающего пощады, и постель, в которой я лежу уже два месяца, мне суждено покинуть только затем, чтобы лечь в могилу. В моем распоряжении всего три месяца. Врач, принадлежащий к числу моих друзей и знающий твердость моего характера, уступив настойчивым просьбам, сказал мне правду.

Ты тоже меня знаешь, а потому не можешь сомневаться в том, что, если такая новость и причинила мне сильную боль, причиной этому не были ни подлый страх смерти, ни трусливые сожаления о жизни. Я пожил довольно, и вследствие предприимчивости, трудолюбия и бережливости скопил состояние, которое сможет способствовать твоему благоденствию и счастью моего дорогого племянника. Но я надеялся, прежде чем умру, успеть увидеть это. Я хотел обратить в наличные все мое добро, привезти деньги в Европу и сказать вам: “Будьте счастливы!” Такую награду за все труды я сулил сам себе, и мне казалось, что Господь не сможет мне в ней отказать. Но Господь судил иначе, и да свершится его святая воля.

Итак, мне не суждено увидеть мою родину. И я больше никогда не увижу тех, кто был для меня дороже всего на свете. Чужая рука закроет мне глаза. Я говорю все это не затем, чтобы вынудить тебя и твоего сына или хотя бы одного из вас приехать сюда. Тебя удерживают на месте узы долга, его — узы счастья. Нет, я не зову вас, и притом вам бы пришлось очень спешить, чтобы застать меня в живых. Вам едва хватило бы времени, чтобы примчаться, и вся эта спешка — лишь затем, чтобы увидеть, как я тотчас умру! Вы потеряли бы три месяца, а мне могли бы подарить всего один день.

Не приезжайте, не стоит. Ах! И все же мне было бы не так грустно уходить, если бы в последний час жизни, потраченной на труд во имя вашего блага, я мог увидеть ваш прощальный дружеский взгляд. К тому же мне бы очень хотелось, чтобы рядом был надежный человек, которому можно без опасений поручить распорядиться моими делами и остающимся после меня имуществом. Но мне на роду написано умереть в изгнании и одиночестве. Прощайте! Лишь мысль о вечной разлуке порой лишает меня мужества. Последняя же моя мысль о вас, и вам я завещаю все мое богатство. Зачем я покинул вас? Впрочем, я в том не раскаиваюсь, ведь я могу теперь немного увеличить ваше благосостояние. Главное, не думайте, что я пишу затем, чтобы все-таки побудить вас приехать сюда.

Горячо обнимаю вас обоих.

Твой угасающий брат

Фриц фон Гермелинфельд».

— Отец, — произнес Юлиус, смахивая слезу, — в ваши годы и с вашим положением в обществе вы не сможете предпринять столь долгое путешествие. Но я — совсем другое дело. Я поеду.

— Спасибо, сын, — отвечал барон. — Я для того и приехал, чтобы просить тебя об этом. Но как же Христиана?

Христиана, которая, как только муж начал читать письмо, сильно побледнела и опустилась на стул, теперь быстро спросила:

— Разве мне нельзя поехать вместе с Юлиусом?

— Конечно, я возьму тебя с собой! — отвечал муж.

— А Вильгельм? — прошептала молодая мать.

— Да, действительно!.. — смутился Юлиус.

— Ребенка невозможно подвергать тяготам длительного путешествия, — сказал барон. — Хотя Вильгельм в последнее время чувствует себя хорошо, у него такая хрупкая конституция! Как скажутся на нем морская качка, перемена климата? Если Христиана поедет, ей придется оставить его мне.

— Оставить мое дитя! — вскричала Христиана.

И она залилась слезами.

Отпустить мужа в далекий путь казалось невозможным. Но уехать без ребенка — нет, это было еще невозможнее!

Барон фон Гермелинфельд попытался успокоить растерянную Христиану.

— Будет разумнее всего, — начал он ласково, — если Юлиус отправится в Нью-Йорк один. Как бы то ни было, ваша разлука не будет особенно продолжительной. К несчастью, мой бедный брат не сможет задержать его там надолго. Юлиус приедет, только чтобы закрыть ему глаза, и тотчас сможет вернуться. Я понимаю, дети мои, вам горько расставаться даже на краткий срок. Но житейские необходимости надобно принимать такими, каковы они есть. Сейчас тебе, Юлиус, должно подумать о своем дяде, а тебе, Христиана, о своем сыне.

Христиана бросилась мужу на шею.

— Неужели ему так уж обязательно ехать? — прошептала она.

— Спроси об этом у своего благородного сердца, — отвечал барон. — Юлиус ничего бы не потерял, отказавшись от поездки, но это и делает ее особенно необходимой. Вместе с письмом мой бедный брат прислал мне копию своего завещания. Все состояние Фрица будет нашим независимо от того, останется Юлиус или поедет. Брат позаботился о том, чтобы никакой меркантильный интерес не побуждал нас спешить к его смертному одру, и великодушно предоставил нам полную свободу поступать по своему усмотрению. Но разве само это великодушие не является в подобном случае еще одной побудительной причиной? Предоставляю тебе самой судить об этом, мое опечаленное дитя. Что касается меня, то я считаю нашим долгом не позволить Фрицу умереть в одиночестве и смотрю на это настолько серьезно, что, если Юлиус не поедет, я поеду сам.