Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 42. Консьянс блаженный. Катрин Блюм. Капитан Ришар

— Ага! — воскликнул Франсуа. — Значит, все, как я вам описал?

— Все!

Бернар снова сделал движение к выходу, пользуясь тем, что отец, казалось, не обращает на нею внимания, но Франсуа остановил его:

— Да послушай же немного, Бернар. Речь-то о кабане.

— Ты хочешь сказать — о кабанах! — поправил Гийом. — Да. Лежат они, как ты и сказал, в зарослях Тет-де-Сальмон… бок о бок, рядышком. Кабаниха вот-вот опоросится, кабан ранен в лопатку. Шесть лет ему… ты просто как взвесил его. Видел я их обоих совсем как вас сейчас, тебя и Бернара. Если бы я не боялся, что другие мне скажут: "Так чего ради вы нас побеспокоили, папаша Гийом?" — вот честное слово, я бы не стал откладывать!

— Что же, — сказал Бернар, — вы видите, нельзя терять время… Прощайте, отец!

— Сынок, не рискуй понапрасну! — сказала мать.

Старый лесничий посмотрел на жену, беззвучно смеясь сквозь сжатые зубы:

— Ну, если ты хочешь вместо него пойти поохотиться на кабана, мать, то он заменит тебя на кухне.

Потом, отвернувшись, чтобы поставить ружье в угол у камина, он пробормотал, пожимая плечами в присущей только ему манере:

— Разве эта женщина может оставить кого-нибудь в покое?

Тем временем Бернар подошел к Франсуа:

— Франсуа, извинись там за меня перед всеми, ладно?

— Почему?

— Потому что после первого поворота мы с тобой расходимся в разные стороны.

— Вот как?

— Вы все ведь пойдете в урочище Тет-де-Сальмон?

— Да.

— Ну а я — к вересковым зарослям Гондревиля… У каждого своя дичь.

— Бернар! — воскликнул Франсуа, хватая молодого человека за руку.

— Ну, хватит! Я совершеннолетний и волен делать что хочу.

Вдруг Бернар, почувствовав на плече чью-то руку, обернулся и увидел Гийома.

— Что, отец? — спросил он.

— Ты зарядил ружье?

— Да!

— Настоящими пулями, как положено хорошему стрелку?

— Настоящими пулями.

— Ну, тогда помни, целься под лопатку!

— Я знаю, спасибо! — ответил Бернар.

Потом он протянул руку старому лесничему:

— Давайте руку, отец!

Затем он повернулся к Марианне:

— И вы, матушка, обнимите меня!

Обняв мать, Бернар воскликнул:

— Прощайте, прощайте!

И он выбежал из дома.

Гийом, взглянув на жену, обеспокоенно спросил:

— Скажи, жена, что это сегодня с твоим сыном? Он вроде бы не в себе!

— Мне тоже так показалось! — воскликнула жена. — Тебе надо бы вернуть его, отец!

— Зачем это? — откликнулся Гийом. — Чтобы спросить, не приснился ли ему дурной сон?

И, подойдя к порогу, держа трубку в зубах и руки в карманах, он прокричал:

— Эй, Бернар, слышишь? Пониже лопатки!

Но Франсуа один шел к Прыжку Оленя: Бернар уже свернул на свою дорогу.

Тем не менее голос молодого человека донесся до отца, и старый лесничий вздрогнул, услышав:

— Да, отец! Слава Богу, я знаю, куда всадить пулю, будьте спокойны!

— Да сохранит Господь бедного мальчика! — прошептала Марианна, перекрестившись.

Оставшись наедине, Гийом и Марианна посмотрели друг на друга.

Затем Гийом спросил вслух сам себя, словно присутствие жены в подобных обстоятельствах не имело никакого значения для ответа на вопрос:

— Какого черта Бернару понадобилось идти в сторону города?

— В сторону города? Разве он туда пошел? — спросила Марианна.

— Да… Причем по самому короткому пути. Вместо того чтобы идти по дороге, пошел напрямик через лес.

— Через лес, ты в этом уверен?

— Черт! Вот и наши охотники уже на просеке Ушарских угодий, а Бернара с ними нет… Эй!

Папаша Гийом направился было к лесникам, но жена его остановила:

— Останься, отец, мне надо с тобой поговорить.

Гийом искоса взглянул на нее: Марианна закивала, подтверждая свои слова.

— Ну, тебя послушать, так у тебя всегда есть что сказать! — воскликнул он. — Только надо еще выяснить, стоит ли слушать то, что ты собираешься сообщить.

И он снова приготовился выйти, чтобы расспросить Франсуа или его спутников о том, почему ушел Бернар.

Но Марианна снова остановила его:

— Да говорят же тебе, останься!

Гийом остался, но с явной неохотой.

— Ну, — с нетерпением сказал он, — что ты от меня хочешь? Говори быстрей.

— Да имей же терпение! Тебя слушаться, так надо закончить раньше, чем начнешь.

— Так ведь когда ты заговоришь — это всем ясно, — ответил Гийом, улыбаясь тем уголком рта, что не был занят трубкой, — а вот когда закончишь — никто не знает!

— Я-то?

— Да… Ты же начинаешь с нашего Косого, а заканчиваешь турецким султаном!

— Ну ладно, на этот раз я начну с Бернара и закончу им же… Ты доволен?

— Говори, — сказал Гийом, смирившись и скрестив руки на груди, — а потом я тебе отвечу.

— Так вот! Ты же мне сам сказал, что Бернар пошел в сторону города?

— Да.

— И что он даже пошел через лес, чтобы срезать путь.

— Ну, и дальше что?

— И наконец, что он не пошел с остальными в сторону Тет-де-Сальмон?

— Так ты что, знаешь, куда он пошел? Если знаешь, то говори, и дело с концом… Говори, я слушаю. Если не знаешь, нечего меня здесь задерживать!

— Заметь, что говоришь сейчас ты, а не я.

— Я молчу, — отвечал Гийом.

— Так вот, — продолжала женщина, — он пошел в город…

— Чтобы пораньше встретить Катрин? Велика хитрость! Если в этом твои новости, прибереги их для прошлогоднего календаря.

— Вот ты и ошибаешься, он вовсе не ради Катрин пошел в город!

— А ради кого же тогда?

— Он пошел ради мадемуазель Эфрозины.

— Дочки торговца лесом, дочки мэра, дочки господина Руазена? Да полно тебе!

— Да, ради дочери торговца лесом, да, ради дочери мэра, да, ради дочери господина Руазена!

— Замолчи!

— Почему это?

— Замолчи!

— В конце концов…

— Да замолчи же!

— Ах, никогда я не видела такого человека! — вскричала мамаша Ватрен, в отчаянии воздевая руки к небу. — Все ему не так! Сделаю так — плохо, сделаю по-другому — опять плохо. Заговорю — надо было молчать, молчу — опять не так: надо было говорить! Но, Боже милостивый, на что же дан человеку язык, если не для того, чтобы высказать то, что у него на душе?!

— Ну, мне кажется, — отвечал папаша Гийом, насмешливо поглядев на жену, — что ты свой язык на замке не держишь!

И Гийом принялся набивать свою трубку, словно он уже узнал все, что хотел. При этом он насвистывал мотив охотничьей песни с целью вежливо намекнуть жене, что пора прекратить разговор.

Но Марианна не собиралась сдаваться.

— А если я тебе скажу, — продолжала она, — что сама девушка первая мне об этом сказала?

— Когда? — коротко спросил Гийом.

— В прошлое воскресенье, когда мы возвращались после мессы. Вот!

— И что же она тебе сказала?

— Она сказала…

— Да, я тебя слушаю!