Александр Дюма - Дюма. Том 51. Госпожа де Шамбле. Любовное приключение. Роман Виолетты

Я поздоровался с верными друзьями моей возлюбленной, которым предстояло проводить ее в последний путь и, подобно ей, умереть раньше срока.

Внезапно я услышал, как скрипит песок у кого-то под ногами, и передо мной предстала Зоя.

— Я так и думала, что застану вас здесь, — сказала она.

— Ну, что творится в доме? — спросил я.

— Аббат Клоден уже молится подле нее. Ах, господин Макс, если б вы только знали, до чего она красива в белом атласном платье, с длинными распущенными волосами — сущая святая!

Слезы заструились по моим щекам, но мне удалось сдержать рыдания.

— Мне нужны ножницы, Зоя.

— Вот ножницы графини, господин Макс. Я принесла их, чтобы срезать цветы. Можете оставить их у себя.

Мы стали срезать самые красивые цветы; каждый из них был омыт моими слезами. Когда фартук Зои был заполнен цветами, она спросила:

— Не будет ли у вас еще распоряжений?

— Нет, Зоя, разве что, когда ты останешься наедине с графиней, подойди к ней и тихо скажи: "Он здесь, он вас любит и придет ночью поцеловать вас на прощание".

— Увы! — вздохнула молодая женщина. — Госпожа не сможет меня услышать.

— Как знать, дитя мое? Смерть — великая тайна.

— О сударь! — воскликнула Зоя. — Что до меня, то я уверена: когда-нибудь мы снова встретимся с графиней.

— Если только окажемся достойными и попадем туда же, куда и она, — ответил я.

Вернувшись в дом, я сел на кровать и, опустив голову, принялся бормотать:

— О смерть! Ты непостижимая тайна, ночь без звезд, море без маяка и пустыня без дороги. Кто ты — конец времени или начало вечности? Если у вечности есть начало, значит, ее не существует. Ты ли раскроешь когда-нибудь нам свой секрет или мы сами однажды разгадаем твою загадку? В тот день, когда человек сумеет постичь твою суть, о смерть, он сравняется с Богом! Уже двое людей, которых я любил больше всех на свете — моя матушка и Эдмея — соединились в твоем лоне, о великая незнакомка… Узнают ли они друг друга там, наверху, и станет ли мое имя первым словом, которое они выразят вздохом при встрече? Должно быть, двери небесной темницы сделаны из стали и алмазов, раз матушка не вернулась оттуда, и если ты, о Эдмея, не явишься ко мне, чтобы сказать: "Я по-прежнему люблю тебя!" Я любил только вас, о святые женщины, и я клянусь, что впредь буду любить только вас. О печальные лилии, я пережил вас для того, чтобы орошать вас своими слезами; вы единственные цветы моей жизни, и я всегда буду вдыхать лишь ваш ангельский аромат. О матушка, о Эдмея, вы уже не страдаете и теперь вам известно все, помолитесь за того, кто еще страдает и сомневается!

И тут раздался стук в дверь. Я не решался открыть, гадая, кому я мог понадобиться в такую минуту. Впрочем, кроме Грасьена и Зои, никто не знал, что я здесь.

— Откройте, господин Макс, — послышался голос Грасьена, — это я.

Я открыл дверь; раз уж это был Грасьен, мне не надо было спрашивать, что ему нужно, — он явился как вестник смерти.

— Господин Макс, — произнес Грасьен, — ваш друг Альфред де Сенонш находится в моем доме. "Передай ему, что я приехал, — сказал он. — Если он захочет меня видеть, пусть пошлет за мной; если же он может обойтись без меня, я не обижусь". Я не стал говорить вашему другу, где вы. Может быть, мне не стоило приходить?

— Напротив, друг мой! — вскричал я. — Передай Альфреду, что я хочу его видеть, и приведи его поскорей.

Грасьен поспешил прочь.

Пять минут спустя он вернулся вместе с Альфредом. Я встретил друга на пороге, мы обнялись, и я повел его в комнату.

— Поплачь, мой бедный друг, поплачь! — сказал Альфред. — Россыпи слез не менее драгоценны и полезны, чем россыпи алмазов. Солнце создает алмазы, а слезы посылает нам сам Бог. Однако он раздает их весьма скупо. Счастливы те, что могут плакать!

— Неужели ты здесь, дружище, ты здесь, дорогой Альфред? — воскликнул я.

— Разумеется, я здесь. Сегодня ночью я никак не мог уснуть. Видишь ли, то, о чем ты рассказал, не выходило у меня из головы. Я очень люблю тебя, Макс, хотя, возможно, со стороны это незаметно.

Я пожал другу руку.

— Так вот, я позвонил, приказал разбудить Жоржа и запрячь лошадь в двухместную карету. Я подумал: "Надо ехать в Берне. Если ничего не случилось, тем лучше: я вернусь, ничего не сказав Максу. Если же несчастье, которое он ждал, все-таки произошло, Максу не придется плакать в одиночку на плече какого-нибудь крестьянина". Услышав страшную весть, я предоставил тебе возможность побыть с первыми твоими печалями наедине с религией, а затем приехал к Грасьену и сказал: "Вот и я. Если Макс хочет меня видеть, я пойду к нему; если нет…" Но, признаться, я очень рассчитывал на первое… О друг мой! Я могу помочь тебе утолить твою боль. Мое появление оправдывает твое присутствие в Берне. Видишь ли, мы якобы оказались здесь оба по воле случая. Я пошлю графу наши визитные карточки, и вечером мы будем присутствовать на отпевании, а также примем участие в погребальном шествии. Ты не мог бы пойти на похороны один; согласись, что это немного облегчит твои страдания.

— Спасибо, спасибо! — воскликнул я. — Ты прав: без тебя это было бы невозможно, но, поверь, я попрощаюсь с Эдмеей последним. Я увижу ее, когда все уйдут.

— А теперь скажи откровенно, — спросил Альфред, — что ты думаешь о смерти графини?

— Она умерла своей смертью, друг. Муж Эдмеи ничего от этого не выиграл. К тому же ты ведь знаешь, что она предвидела свою кончину.

— Разве тебя не удивляет, что графиню так спешат похоронить?

— Пусть поступают как знают. Чем раньше Эдмею опустят в склеп, тем скорее я ее увижу.

— А! Я понимаю.

Альфред взял меня за руку и спросил:

— Макс, я надеюсь, ты не собираешься сделать с собой что-нибудь плохое?

Я покачал головой в знак отрицания:

— К счастью, Бог посылает мне утешение в виде слез.

— В таком случае благодари Бога. А что прикажешь делать мне?

— Пока я предоставляю тебе свободу действий, а в шесть часов вечера приходи к Грасьену. Одна из комнат его дома выходит на церковь и кладбище, и оттуда видно все. Там я стану свидетелем всего. Я буду ждать там тебя, чтобы пожать твою руку и опереться на твое плечо. Как только Эдмею опустят в склеп, мы попрощаемся и ты дашь мне слово, что уедешь в Эврё.

— Если ты дашь слово, что я не пожалею, оставив тебя одного.

— Считай, что я уже дал его тебе.

— Итак, до встречи! Постарайся как можно больше плакать. Слезы никогда не повредят, а от затаенной в сердце скорби можно стать мизантропом.

Обняв меня на прощание, Альфред ушел.

Тотчас же появилась Зоя, видимо ожидавшая его ухода.

— Вот и ты, Зоя, — сказал я.

— Да, мы с Грасьеном приходим по очереди. Как он все это выдержит?.. Я не могла оставаться в доме — мне казалось, что каждый гвоздь, который там забивают, вонзается в мое сердце. Господи! — вскричала она, рыдая. — Мыслимо ли, что можно так легко с ней расстаться!