Александр Дюма - Дюма. Том 53. Прусский террор. Сын каторжника

Подписчики же «Кгеи/ Zeilung» [3] «Крестовая газета» (нем.). (а их было много, ибо само собою разумеется, что «Крестовая газета» не только орган аристократии, но и печатный листок премьер-министра) и спою очередь заявили, что поверят в сообщение подобной важности, только когда прочтут о нем у себя в газете, считавшейся — и, надо признаться, по праву — одной из наиболее осведомленных в Берлине. Но, кроме как на эти три упомянутые нами газеты, в толпе ссылались еще на десятка два других изданий, и ежедневных, и еженедельных, таких, как «Burger Zeitung», то есть «Городская газета», «National Zeitung» [4] «Национальная газета» (нем.). и «Volks Zeitung» [5] «Народная газета» (нем.). .

Но вдруг над всеобщим шумом раздались голоса двух-трех продавцов газет; они ворвались на бульваре воплями:

— Franzosische Nachrichten! Telegraphische Depesche! Ein Kreuzer! (Это означало: «Вести из Франции! Телеграфное сообщение! Один крейцер!»)

Понятно, какое действие могли произвести такие выкрики на умы, уже озабоченные подобными событиями. Несмотря на общеизвестную скупость пруссаков, каждый сунул руку в карман и, вытащив крейцер, купил себе драгоценный квадратный листок бумаги, где объявлялась неожиданная, а вернее, столь долго ожидаемая весть.

Правда и то, что долгое ее ожидание вполне искупалось той важностью, что была в ней заключена.

И в самом деле, вот точный, слово в слово, текст сообщения:

«Сегодня, 6 июня 1866 года, Его Величество император Наполеон III, направляясь из Парижа в Осер, чтобы присутствовать там на местной выставке, был встречен в воротах города господином мэром, обратившимся к императору от себя лично и от имени своих сограждан с речью, на которую Его Величество ответил следующими словами, и нам, право, нет нужды, цитируя их, взывать к проницательности наших соотечественников. Загадка весьма несложная, и всякий может ее разгадать:

"Счастлив видеть, что память о Первой империи не стерлась в ваших сердцах. Поверьте, я со своей стороны унаследовал чувства главы нашей семьи по отношению к этому деятельному и патриотическому населению, поддержавшему императора как в его счастливой судьбе, так и в его злосчастии. Впрочем, к жителям департамента Йонны я испытываю особую благодарность: этот департамент одним из пер вых отдал за меня свои голое в 1848 году. Ведь жители его шали, как и большая часть всего французского народа, что их интересы совпадали с моими и что я относился, как и они, с ненавистью к договорам 1815 года, из которых сегодня хотят сделать единственную опору нашей внешней полити -

На этом сообщение заканчивалось. Тот, кто его передал, не посчитал, что, кроме упоминания об отношении императора Наполеона к договорам 1815 года, остальная часть его речи тоже заслуживала публикации.

По правде говоря, то, что были опущены четыре или пять последних строчек ни в коей мере не уменьшало ясности этой речи.

Между тем, как бы ни было ясно сообщение, все же потребовалось некоторое время, чтобы, проникнув в умы многочисленных читателей, оно разбудило и растравило в них чувство ненависти.

Когда люди постигли смысл этой речи, им прежде всего представилось, что племянник Наполеона I занес руку над Рейном.

И тогда от одного конца аллеи к другому внезапно поднялась буря угроз, воплей, криков «ура» — для ее описания можно было бы воспользоваться ярким образом Шиллера в его «Разбойниках»: все обручи небесной бочки вот-вот должны были лопнуть.

Нашей бедной Франции угрожали поднятыми кулаками, ей посылались проклятия, в ее адрес раздавались призывы к мести. Один студент из Гёттингена, вскочив на стол, принялся читать с немецким выспренним пафосом одну из самых гневных поэм Фридриха Риккерта — «Возвращение».

Из-за ненависти, которая буквально грохочет в этой поэме, можно подумать, что она была сочинена специально к данному случаю, и мы отправляем тех читателей, кому любопытно было бы сравнить наш перевод с оригиналом, к книге этого поэта, озаглавленной «Железные сонеты».

Прусский солдат возвращается к семейному очагу после объявления мира и жалеет о том зле, что ему не удалось причинить:

Идите медленнее, ноги; до границы Уже дошли вы. Родина, с тоской И радостью тебя я вижу; не излиться Всей ненависти нашей — возвратится Она хотя бы камнем в их покой!

Покой бесчестной Франции нарушит Хотя бы камень этот! Пусть живет,

Не забывая то, что наши души

Отмщении полны — оно задушит Любое порождение ее!

Ее сыны уж двадцать лет бесчинно Сосут и з сердца твоего, о мать.

Святую кровь и девушек невинных.

Немецких девушек, со страстию — звериной Уж двадцать лет влекут в свою кровать!

Но вот взошла заря святого мщенья —

Березины предсмертный крик нас оглушил — Победа-ветреница кубок белопенный Нам протянула в день благословенный,

И цепи Йены Лейпциг разрубил!

И я бросался в бешеную схватку.

Моля Всевышнего, — коль смерть мне суждена. Пусть я сперва увижу, как в припадке Агонии, как в смертной лихорадке.

Хрипит и корчится проклятая страна!

Мольба оборвалась на полуслове:

Когда к нам слава обратила речь,

Когда победа веселящей новью Стучалась в сердце, жаждавшее крови,

Из рук моих был выбит острый меч!

Мир! Но по какому праву нас так обманули? Едва-едва забрезжил славы свет.

Как нас уже обратно повернули!

Весь их Париж мы в кровь бы окунули!

Теперь француз уже «наш друг». О нет!

Мой друг — француз?! Смеется надо мною Тот, кто такое только вздумать мог!

Ни во дворце, ни за глухой стеною Тюрьмы я не смирюсь с его виною —

Из рук не выпущу карающий клинок!

Лишь появлюсь я на пороге дома Такого друга, в сердце ничего Не пробудится, ненависти кроме К тому, кто, черной злобою влекомый,

Штыком увечил брата моего!

Вот я иду по набережной Сены В толпе довольных и трусливых лиц;

Я ненавистью исхожу священной,

Когда на статуе читаю: «Йена»

И вижу на мосту: «Аустерлиц»!

У ног моих внезапно вырастает Колонна бронзы, а на ней.

На золоченом пьедестале,

Победа — и * снимца и стали, —

Держащая и цепях Дунай и Рейн.

Но если б сила взгляда и движений Моих подобна молнии была,

То все, что мне кричит о пораженье —

Ту башню, статую и мост, — в отмщенье Я б с ликованием спалил дотла!

О, сердце матери, воистину, прекрасно!

Оно простило, а могло бы затаить

Обиду; я ж, проливший кровь свою напрасно.

Готов ответить карою ужасной И кубок мести с радостью испить!

Все впереди — о, я даю вам слово:

Еще придут другие времена,

И вот тогда на Францию мы снова Обрушимся и во второе Ватерлоо Заплатит побежденная сполна! [6] Здесь и далее стихи в переводе с французского И. Кудесовой.

Не стоит и говорить, что весьма популярная во всей Германии, а в особенности в Пруссии, поэма, где так ясно выражается ненависть к нам прусского народа, вызвала у слушателей воодушевление. Крики «ура» и «браво», аплодисменты, возгласы «Да здравствует король Вильгельм!», «Да здравствует Пруссия!», «Смерть французам!» составили сопровождение, ничем не противоречившее поэтическому тексту и, несомненно, требовавшее продолжить чтение стихов, ибо декламатор объявил о желании прочесть еще одну вещь, на этот раз из сборника Кёрнера «Лира и меч».