Александр Дюма - Охотник на водоплавающую дичь. Папаша Горемыка. Парижане и провинциалы

Но, каким бы приятным ни было общество этих господ, следует признать, что оно было разорительным для Алена. Угощая своих дружков, а затем играя с ними в бульот и экарте, он, как уже было сказано, нещадно злоупотреблял ради них отцовской щедростью и постепенно увяз в долгах, которые не спешил отдавать. Кредиторы некоторое время выжидали, зная, что папаша Монпле рано или поздно выручит сына, если тот не сможет расплатиться; но в конце концов им надоело бесконечно ждать милости со стороны должника и они нагрянули с жалобами в Хрюшатник.

Когда Жану Монпле предъявили первые счета, он не стал особенно возмущаться и погасил долги, не подозревая, какая лавина цифр грозит обрушиться на него.

Удовлетворенные кредиторы оповестили своих неудовлетворенных собратьев, каким образом им удалось вернуть деньги, после чего между Хрюшатником и близлежащими городами и деревнями потекли потоки заимодавцев.

Сколь бы нежно ни любил сына отец-нормандец, его нежная любовь почти всегда исчезает перед лицом финансового вопроса, уступая место холодному расчету.

Жан Монпле был настоящим нормандцем, и, чтобы навсегда покончить с претензиями кредиторов, повадившихся приезжать в Хрюшатник, он заявил через местную газету, что всякий волен открывать Алену Монпле кредит или ссужать его деньгами, но он, Жан Монпле, отныне отказывается признавать и тем более возвращать любые долги своего сына.

Это был героический способ сопротивления, но он не произвел на кредиторов должного впечатления.

Многие дальновидные малые, дающие взаймы детям богатых родителей, успокаивают себя мыслью, что сын, лишенный средств при жизни отца, несомненно получит после его смерти наследство; эти люди столь искусно умеют рассчитывать сложные проценты, что, чем дольше их заставляют ждать возвращения вложенной суммы, тем большую оказывают им услугу.

Ален, потребности которого за три года полного безделья возросли настолько, что денежное пособие, выдаваемое ему отцом, не могло уже их удовлетворить, не смирился со своей участью; напротив, он взбунтовался.

Юноша принялся искать какого-нибудь услужливого ростовщика, из числа тех, о которых мы говорили, и, к сожалению, его взору недолго пришлось блуждать по сторонам, прежде чем опуститься на того, кто был ему необходим.

Нужный человек обитал в самом Мези, то есть в непосредственной близости от Монпле.

Этого заимодавца-доброхота звали Тома Ланго, и он был главным бакалейщиком в деревне.

Следует рассказать, что представлял собой Тома Ланго, которому предстоит сыграть немаловажную роль в данном повествовании.

Тома Ланго был младший сын одной рыбацкой семьи из Сен-Пьер-дю-Мона. Природа, не слишком благоприятствовавшая ему в смысле происхождения, к тому же жестоко обделила его в смысле физических данных. Маленький Тома был слабым, рахитичным и хромым ребенком; его нога, вывернутая внутрь в области колена, неизменно создавала впечатление, что при ходьбе она собирается описать полукруг; ее владельцу лишь ценой неимоверных ухищрений удавалось придерживаться прямой линии и добираться до намеченной цели. Тщедушное телосложение в сочетании с увечьем предопределило трудное детство мальчика, ибо он жил среди людей, больше всего ценивших физическую силу.

Тома был вынужден сносить грубое обращение отца, видевшего в нем лишь бесполезного едока, и братьев, за которыми он шпионил, будучи не в силах стать их товарищем по играм; юный Ланго мог лишь издали наблюдать за своими маленькими приятелями, презрительно дразнившими его "Косолапый", и эта кличка пристала к нему навсегда. Вследствие того, что мальчику пришлось преждевременно изведать гнет страданий, его характер стал замкнутым, неискренним и завистливым; в то же время из-за этих страданий Ланго твердо решил разбогатеть и избавиться таким образом от притеснений, издевательств и стыда, казавшихся ему вечным уделом нищих и убогих на этом свете.

В пятнадцать лет калека, которого не пугали ни расстояние, ни собственное увечье, отправился в Париж с двумя пятифранковыми монетами в кармане.

Как он проделал такой путь?

Одному Богу это известно!

Тома шел пешком, ехал на пустых повозках и возвращающихся на почтовую станцию лошадях, питался одним хлебом и пил только воду, а ночлег вымаливал себе в качестве подаяния.

Путник столь бережно расходовал по дороге свои средства, что, когда он пришел в столицу, у него от двух пятифранковых монет еще оставалось восемь ливров и одиннадцать су.

Сменив множество занятий — он был разносчиком газет и рассыльным, чистильщиком сапог, подбирал с земли сигарные окурки и театральные контрамарки, — юный Ланго мало-помалу, лиард за лиардом, скопил сумму в сто франков, необходимую, по его мнению, для того, чтобы заложить основы состояния, о котором он мечтал.

Имея в запасе эту сумму, Тома нацепил бляху и принялся торговать старым тряпьем.

Жадность овернца, соединенная с коварством нормандца, столь исправно помогала ему в этом деле, что он быстро преуспел, обогнав всех своих собратьев по ремеслу.

Кроме того, ему пригодилось знание человеческой психологии.

Тома Ланго с поразительным чутьем мог распознать мучительную тревогу нищеты или страстную жажду наслаждений за напускным безразличием, с которым продавцы предлагали ему свой товар.

Он извлекал выгоду из всего — из нужды, из страстей. Торговец играл на тревогах своих клиентов, подобно тому как кошка играет с мышкой или ястреб — с жаворонком. Этот мелкотравчатый Шейлок, как и венецианский еврей, даже имени которого он никогда не слышал, порой ради забавы вытягивал из несчастных их сокровенные тайны, не набавляя при этом ни гроша сверх той цены, которую он устанавливал за предложенное ему тряпье. Напротив, обнаружив у человека больное место, обнажив его рану, Тома как бы случайно запускал туда свою тяжелую когтистую лапу, а затем слизывал кровь, оставшуюся на кончиках его пальцев.

Короче говоря, он ни разу не уходил с поля битвы, не заключив превосходной сделки.

Тома Ланго занимался этой торговлей десять лет.

В течение этого времени скупец вел в Париже такой же образ жизни, как и в своей родной деревне; в течение этого времени он продолжал ежедневно оказывать честь своим присутствием убогой харчевне под открытым небом, где когда-то, явившись в Париж, впервые отобедал за четыре су; за десять лет он ничего не изменил в своем привычном меню; на протяжении десяти лет ему хватало на питание пятнадцати су в день.

Уродство вместе с угрюмым нравом не позволяли калеке рассчитывать на безвозмездную и бескорыстную любовь к себе, а покупать подобие любви он не желал, считая себя недостаточно богатым.