Стефан Цвейг - Цвейг С. Собрание сочинений. Том 2

ВИДИМОСТЬ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Какие доводы приводит Бичер-Стоу? Прежде всего, аргумент учеников Пифагора: «аото; ё?щ», — «он сам это сказал». Леди Байрон ей шепнула это между чаем и кексом, а она должна была это знать. По ее словам, она однажды застала Аврору и своего мужа в интимном времяпрепровождении; письма и признания подтвердили ее чудовищные подозрения. К тому же, против этого второго довода нельзя возразить: в бесчисленных стихах отношения с той единственной женщиной, которую он любил, Байрон называет преступными. Стихи:

I speak not — I trace not — I breath no they name,

There is love in the sound — there is guilt in the fame —

составляют подходящее созвучие для подозрений; в «Манфреде» чародей «губит своей любовью» сестру — Астарту; Шелли 5 5 Заветное имя сказать, начертать Хочу — и не смею молве нашептать. (Перевод Вяч. Иванова) пишет рядом с ним трагедию «Ченчи», самую смелую апологию кровосмешения. Байрон в своем «Каине» объединяет сестру и жену в едином образе. Предположения приобретают большую степень вероятия, игра с мыслью о кровосмешении, несомненно, налицо.

Но в такой же мере, а может быть, и в большей, это предположение психологически неправдоподобно. Прежде всего— всеобщее боязливое молчание при жизни Авроры. Почему, будучи так уверены в ее виновности, они с таким страхом отвергли вызов Байрона? Совершенно определенно пишет он в 1817 году из Венеции в напечатанной статье: «Мне сообщили, что адвокат и леди Байрон заявили, что ее уста хранят молчание по поводу причины развода. Если это так, то не я их замкнул, и эти господа оказали бы мне величайшее одолжение, побудив леди Байрон заговорить». Так не пишет тот, кто мог бы бояться обвинения в кровосмешении. И что еще удивительнее этого молчания (это станет понятно впоследствии) — молчание, которое можно принять за стыдливость перед альковными разоблачениями: в феврале 1816 года леди Байрон узнает, что Аврора Лэй будто бы имеет преступную связь с ее мужем. И что же она делает? Она еще больше приближает к себе преступницу. «Нет никого на земле, — пишет она ей, — чье общество было бы мне дороже и более содействовало моему счастью, чем твое»; она осыпает ее знаками нежности и живет еще восемь лет, до смерти Байрона, в самой тесной дружбе с нею. Даже доверчивый психолог — Бичер-Стоу — чувствует, что в ее аргументации имеется пробел. И она старается его затушевать указанием на христианскую снисходительность леди Байрон, простившей раскаявшуюся грешницу. Но нельзя отделаться от совершенно определенного чувства: тут что-то не так. Тайна должна бы быть таинственнее. А главное: почему семья так упорнд отказывается достать из запертого шкафа эти «Family letters», которые должны все разъяснить? Почему отказывается доктор Лешингтон, единственный из оставших- 6 6 Семейные письма (англ.). ся в живых, засвидетельствовать это утверждение? Загадка стала еще более загадочной. Она не хочет покоиться под землей. Но никто не может пролить на нее свет.

АСТАРТА

И снова пятьдесят лет молчания, шушуканья и таинственности. Наконец, распространяется смутный слух: внук леди Байрон, лорд Ловлэс, решился сорвать печать и предать гласности документы. Но книга его появляется тайно, с той же таинственностью, с какой леди Байрон сообщала о своих подозрениях, — всего в количестве двухсот экземпляров «for-private circulation» 6 6 Семейные письма (англ.). .

И книга эта называется «Астарта».

Уже одно ее название повторяет старое обвинение. Астарта — сестра Манфреда, о которой он говорит: «I loved her and destroyed her» 7 7 Не для продажи (англ.). 8 8 Я полюбил и погубил ее (англ.). , она является тайной виновницей. И в доказательство он приводит знаменитое заявление доктора Л ешингтона, в котором тот отказывался содействовать примирению с Байроном. Но странно: как раз этот документ опирается на утверждение леди Байрон, которое тут же подвергается всевозможным юридическим ограничениям. Так как подозрение не было доказано, леди Байрон не видела повода к тому, чтобы немедленно покинуть дом лорда Байрона. Этот документ содержит одно удивительное упоминание: леди Байрон заявляла, что эти «слухи» исходили не от нее. Это значит, что она боялась, как бы Байрон не узнал об их распространении и не потребовал бы объяснений, чтоон и сделал. Эта безответная страдалица была коварным противником, скрывавшимся за проволочным заграждением юридических хитросплетений и оговорок. Но леди Байрон выставляет одного свидетеля — Аврору Лэй: она будто бы сама созналась ей в этом — и устно, и в двух письмах. Читатель, конечно, тотчас же перелистывает книгу в надежде найти письмо. Однако лорд Ловлэс пишет: «Излишне их печатать, так как их содержание подтверждается фактами». Итак, факты доказываются письмами, содержание которых подтверждается фактами, — получается удивительный заколдованный круг, поскольку факты утверждаются, а письма скрываются.

Один только документ на первый взгляд выглядит убедительно: любовное письмо Байрона, которое леди Байрон отвоевала у своей невестки. Но странно: и здесь нет ни слова, обращенного лично к ней, адресат не назван, и о том, что письмо было обращено к Авроре, свидетельствует опять-таки лишь утверждение леди Байрон. Из всего этого вытекает одно: что леди Байрон всю свою жизнь верила в то, что ее муж состоял в преступной связи со своей единственной сестрой; что она верила в это честно, со всей страстью своей ненависти.

Но действительность еще таинственнее. И как раз книга лорда Ловлэса ее раскрыла. С той минуты, как он нарушил молчание в защиту леди Байрон, и другие посвященные не чувствовали себя обязанными долее молчать. И одна из трогательнейших душевных драм, более захватывающая, чем все созданное Байроном, наконец, раскрыта.

МЕДОРА

Медора — имя возлюбленной в «Ларе» Байрона. И однажды, за год до женитьбы, поэт, который высказывался откровенно не только в своих творениях, но и в беседах, сообщил Каролине Лэм, тетке его будущей супруги, что он ждет ребенка от женщины, которую он любит с детских лет, и, если это будет девочка, он назовет ее Медорой. Через три месяца в доме его сестры родилась дочь. Она была наречена именем Медора — самым причудливым, какое можно было придумать. Понятным становится подозрение леди Байрон, тем более что он ей сознается, что если бы она не отвергла его первое предложение, — за два года до второго, — многие ужасные события не произошли бы. Вот где корень этого ужасного подозрения. Байрон говорит, что дочь женщины, которую он любит с самого детства, он назовет Медорой, — все это явно указывает на его сестру. И нет сомнения, что в тех письмах, которые по указанию леди Байрон были похищены из письменного стола ее супруга, речь идет об этом ребенке. Возможно даже, что Аврора Лэй подтвердила леди Байрон, что это дитя — ребенок Байрона, и это служило бы объяснением пресловутого признания. Цепь доказательств как будто замыкается. Все совпадает безукоризненно, и возникает мысль о том, что леди Байрон права в своем ужасном подозрении.