Генри Хаггард - Мари. Дитя Бури. Обреченный

Я вошел. Тшоза вкусно накормил меня, и, пока я угощался, мы повспоминали былые дни.

– А где сейчас Садуко? – неожиданно спросил я его, раскурив трубку.

– Садуко? – переспросил Тшоза, переменившись в лице. – О, Садуко здесь, где же ему быть… Знаешь, я ведь вместе с ним покинул Зулуленд. Почему? Ну, по правде говоря, после того, что мы сотворили в битве при Тугеле – честное слово, Макумазан, не по своей воле, – я подумал, что безопаснее будет покинуть страну, где предатели не могли рассчитывать на друзей.

– Верно говоришь, – сказал я. – Но что же Садуко?

– Разве я не сказал? Он рядом, в соседней хижине… умирает!

– Умирает! От чего же, Тшоза?

– Не знаю, – таинственно выдохнул старик. – Думаю, его околдовали. Вот уже более года он почти ничего не ест, а еще не выносит оставаться один в темноте. Да он с самого начала, как ушел из Зулуленда, был очень… странным.

Тут я вспомнил, как несколько лет назад мне говорил Зикали о том, что Садуко живет с духом внутри себя – духом, который со временем убьет его.

– Скажи, Тшоза, он много думает об Умбелази? – спросил я.

– О Макумазан, только о нем он и думает. Дух Умбелази не дает ему покоя ни днем ни ночью.

– Вот как… Могу я видеть его? – спросил я.

– Не знаю, Макумазан… Побегу спрошу у госпожи Нэнди, ведь, поверь, нельзя терять ни минуты. – И он поспешно выбрался из хижины.

Десять минут спустя он вернулся с женщиной. Это была Нэнди Ласковая собственной персоной, такая же красивая и полная спокойного достоинства, какой я ее помнил, разве что от многочисленных забот она выглядела немного уставшей и чуть старше своих лет.

– Приветствую, Макумазан, – поздоровалась она. – Я рада видеть тебя. Однако так странно, что ты явился именно сейчас. Садуко покидает нас… Он отправляется в долгий-долгий путь, Макумазан.

Я ответил, что слышал об этом и разделяю ее горе, а затем спросил, не захочет ли он повидать меня.

– Да, он будет очень рад, Макумазан, только приготовься увидеть Садуко… не таким, каким ты его знал. Пожалуйста, иди за мной.

Оказавшись во дворе, мы пересекли его и вошли в другую большую хижину. Внутренность освещала хорошая лампа европейского производства; яркий огонь пылал в очаге, и в хижине было светло как днем. У стены на одеялах лежал мужчина, прикрыв рукой глаза; при нем была сиделка. Он стонал:

– Прогоните! Прогоните его! Неужели он не может дать мне умереть спокойно?

– Садуко, ты хочешь прогнать старого друга Макумазана? – ласково спросила его Нэнди. – Макумазана, который пришел издалека, чтобы повидаться с тобой?

Садуко сел, одеяла сползли, обнажив его тело, – передо мной был живой скелет. О, как же не похож был этот доходяга на стройного и красивого вождя, которого я когда-то знал. Губы его тряслись, в глазах метался ужас.

– Это действительно ты, Макумазан? – слабым голосом спросил он. – Подойти, стань рядом со мной, чтобы он не смог влезть между нами. – И Садуко протянул костлявую руку.

Я пожал ее – холодную как лед.

– Да, Садуко, это я, – бодро проговорил я. – И ни одному мужчине не стать между нами. Здесь, в хижине, лишь твоя жена, госпожа Нэнди, да я; сиделка твоя вышла.

– Нет-нет, Макумазан, мы не одни, здесь еще тот, кого ты не можешь видеть. Вон он стоит. – И он показал в сторону очага. – Смотри! Он пронзен копьем, и перо его лежит на земле!

– Кто пронзен, Садуко?

– Как – кто? Принц Умбелази, которого я предал ради Мамины.

– Зачем говорить попусту, Садуко? – спросил я. – Много лет назад я своими глазами видел, как Слон с хохолком умер.

– Умер! Мы не умираем, Макумазан. Умирает лишь наша плоть. Да-да, я познал это с тех пор, как мы расстались. Помнишь его последние слова: «Я до самой смерти не дам тебе покоя, не дам тебе его и после смерти, когда мы встретимся вновь»? О, с той самой минуты и поныне он не дает мне покоя, Макумазан, – он и другие. И вот уже совсем скоро настанет час, когда мы вновь встретимся, как он обещал.

Тут Садуко вновь прикрыл глаза и застонал.

– Он безумен, – шепнул я Нэнди.

– Может, и так. Кто знает? – ответила она, покачав головой.

Садуко отнял ладонь от глаз.

– Подкормите огонь очага, пусть разгорится ярче, – хватая ртом воздух, проговорил он. – Я хочу лучше видеть его… Макумазан, он смотрит на тебя и шепчет что-то! Кому он шепчет? О, вижу – Мамине! Она тоже смотрит на тебя, она улыбается… Они говорят о чем-то… Тише! Я хочу… Я должен послушать…

Мне страстно захотелось очутиться вне стен этой хижины: толку от этого жуткого разговора с безумцем не было никакого. Я спросил разрешения выйти, но Нэнди не пустила меня.

– Останься со мной до конца, – тихо попросила она.

Делать нечего, я остался, гадая, что же услышал Садуко в шепоте Умбелази Мамине и с какого боку от меня он увидел ее.

Садуко начал бредить.

Садуко сел, одеяла сползли, обнажив его тело, – передо мной был живой скелет.

– Хитроумную ловушку ты устроил для Бангу, Макумазан. Однако ты не взял своей доли скота, поэтому кровь амакоба не пала на твою голову. Ах, как славно бились амавомба при Тугеле. Ты был с ними, Макумазан, помнишь? Но почему я сражался не вместе с тобой? О, тогда бы мы смели узуту, как ветер сметает пепел. Почему я не праздновал победу вместе с тобой? А, вспомнил – из-за Дочери Бури. Она предала меня ради Умбелази, а я предал Умбелази ради нее. И теперь она преследует меня, потому что я обратил ее величие в прах. И волк узуту Кечвайо свернулся в клубок и жиреет, обжираясь. И… И, Макумазан, все было напрасно, потому что Мамина ненавидит меня. Да, я вижу ненависть в ее глазах. Она смеется надо мной и мертвой ненавидит меня еще сильнее, чем когда была живой, и говорит, что… Она говорит, что это не ее вина… потому что она любит… потому что любит…

Недоумение вдруг отразилось на его несчастном, измученном лице, затем Садуко внезапно раскинул в стороны руки и заговорил, захлебываясь от рыданий, и с каждой секундой голос его слабел:

– Вот и все… Все напрасно! О! Мамина, Ма-ми-на, Ма-ми-на! – И он замертво рухнул на одеяла.

– Садуко покинул нас, – проговорила Нэнди, накрывая одеялом его лицо. – Однако хотела бы я знать… – добавила она с легким истерическим смехом, – о, как бы мне хотелось знать, о ком это дух Мамины сказал ему, кого же все-таки любила Мамина, эта женщина без сердца?

Я не ответил, потому что в этот момент услышал очень странный звук, который, казалось, пронесся где-то над хижиной. Он напомнил мне что-то. Да-да, точно, – звук очень напоминал жуткий смех Зикали Мудрого, Открывателя дорог, Того, кому не следовало родиться.

Нет, конечно же, это всего лишь кричала напуганная грозой ночная птица. А может, хохотала гиена… почуявшая мертвеца.