Генри Хаггард - Мари. Дитя Бури. Обреченный

– Тебе надо поесть, Макумазан, – сказал он вдруг. – А я ем мало, больше сплю, ведь тогда меня посещают сонмы духов и приносят вести издалека. Ну вот, я рад, что мы с тобой поговорили, кто знает, когда еще свидимся. Впрочем, скоро мы встретимся в Улунди, где судьба уже расставила свои сети. О чем я говорил? А, вспомнил! Есть некто, кто всегда в твоих мыслях, и кого ты желал бы увидеть, и кто желал бы увидеть тебя. Ты увидишь ее в награду за все лишения, выпавшие на твою долю в таком долгом путешествии к бедному старику Зикали. А ведь когда-то я был для тебя всего лишь мошенником…

Он снова умолк, и, сам не знаю почему, вдруг силы меня покинули и захотелось убежать.

– Холодно в хижине, верно? – заметил старик. – Гори, огонь, разгорайся! – Он сунул руку в свой мешок для снадобий, достал щепотку порошка и бросил на угли. Огонь тут же вспыхнул ярким пламенем. – Гляди, Макумазан, – сказал колдун, – гляди внимательно.

О небо! На расстоянии вытянутой руки стояла Мамина с бесконечной тоской в глазах. Такой я видел ее в последний раз, когда возвращал ей обещанный поцелуй, а она приняла яд. Пять секунд я смотрел на нее, такую живую, замечательную и все же нереальную в ярком свете пламени. Огонь немного угас, и она исчезла, а я тут же выбежал из хижины, подгоняемый жутким смехом Зикали.

Ночная прохлада привела меня в чувство и вернула способность мыслить здраво. Понятное дело, я видел иллюзию, Зикали тщательно подготовил к ней мой разум с помощью молодой колдуньи Номбе. Он прекрасно знал, какое сильное впечатление произвела на меня почти четверть века назад Мамина, эта замечательная женщина, равно как и на остальных мужчин в ее жизни. Весьма вероятно, она всегда оставалась в моей памяти. Забывая многое, мужчина помнит женщину, которая оказала ему предпочтение, и не важно, насколько она была искренна. Так уж устроен мир.

Да и как было не запомнить эту женщину, с ее первозданной, дикой красотой. Она стала причиной великой войны, принесла погибель тысячам и признана исполненной величия. Обо всем этом Зикали поведал Номбе, чем помог ей вдохнуть жизнь в постоянные намеки о Мамине, а ее притворство, будто она видит рядом Мамину, довершило дело. И вот, усталый и голодный, я оказался так близко к памятным местам в компании с жутким карликом. В гипнотическом трансе или под действием наркотика, брошенного в огонь, колдуну удалось на моих глазах создать иллюзию ее присутствия. Дело ясное, осталось выяснить, какова его цель.

Возможно, старому плуту захотелось лишь попугать меня. Обычное явление среди его братии. Что ж, ему это почти удалось, хотя, сказать по правде, я толком не разобрал, что чувствовал больше – страх или радостное волнение. Мамина никогда не была враждебна, и нет причин ее бояться, ни живую, ни мертвую. Ради меня она бы не вернулась из ада, разве только ради своих амбиций. Пускай это лишь призрак, я был бы рад снова ее увидеть.

Однако Мамина вовсе не призрак, а всего лишь образ, запечатленный в моем сознании. Такой я запомнил ее в последний раз, когда мои губы еще хранили тепло ее губ.

С такими мыслями стоял я под открытым небом, обливаясь холодным потом. Нервы мои, честно говоря, были на пределе, пусть и без особой причины. Вдруг из темноты бесшумно выплыл человек, и я подпрыгнул так высоко, будто наступил на африканскую гадюку. По голосу я признал в нем слугу Номбе, нашего провожатого от самой земли свази, и сразу успокоился. Он сообщил, что еда готова и остальные белые люди уже ждут меня.

Мы обогнули изгородь вокруг жилища Зикали и пришли к двум хижинам, стоявшим чуть позади. Они почти примыкали к скале, которая нависала сверху, образуя природную крышу. На память вроде не жалуюсь, а их не помнил, должно быть, построили с тех пор, как я побывал тут в последний раз. И впрямь, колья подпорок были свежесрезанные, а солома крыш едва подсохшая. Похоже, хижины построили специально для нас.

В правой хижине, где разместили нас с Энскомом, ждали мои друзья и еда. Все было свежее и отменно приготовленное. Мы ели при свечах, найденных в нашем багаже, а Кетье нам прислуживала. Еще недавно я умирал с голоду, а теперь аппетит у меня пропал, и я едва притронулся к еде. Хеда и Энском выглядели подавленными и ели мало. Мы хранили молчание, пока Кетье убирала жестяные тарелки, а затем она ушла из хижины, намереваясь съесть свой ужин у костра. Наконец Хеда сказала, как ее пугает это место, и особенно его хозяин, старый карлик. Девушка не сомневалась, здесь с ней случится нечто ужасное. Энском старался ее успокоить, а я убеждал, что ей нечего опасаться.

– Почему же вы так напуганы, мистер Квотермейн, – возразила она, – если нам ничего не угрожает? Вы будто увидали призрака.

Неожиданный выпад попал в самую точку. Ведь я и впрямь видел нечто устрашающее, похожее на привидение. Пока я искал уместную отговорку, появилась Номбе, чтобы проводить Хеду на ночлег в ее хижину. Вопрос повис в воздухе, поскольку хотя Номбе и знала всего несколько английских слов, зато отлично умела читать мысли, и я боялся, как бы не сболтнуть при ней лишнего. Когда все выходили из хижины, а влюбленные желали друг другу спокойной ночи, я немножко задержался с Номбе у огня.

– Номбе, – сказал я, – инкози-каас Хеддана напугана. Скалы ущелья легли тяжким грузом на ее сердце. Лицо Открывателя устрашило ее, а его смех режет ей уши. Ты понимаешь?

– Понимаю, Макумазан, что ж тут удивительного. Ведь тебе и самому тут страшно, а юная дева и подавно придет в ужас в обиталище духов.

– Мы боимся людей, а не духов, тем более теперь, когда вся земля зулу превратилась в кипящий котел, – ответил я сердито.

– Как скажешь, Макумазан, – ответила Номбе, и в эту минуту ее невозмутимый испытующий взгляд и фальшивая улыбка стали мне еще ненавистнее. – Ты хотя бы признаешь свой страх. Ну а госпоже Хеддане нечего бояться. Я сплю у порога ее хижины и, поскольку полюбила ее, обещаю: пока я жива, ей ничто не угрожает, и не важно, что ты слышал или видел.

– Я верю тебе, Номбе, но ведь ты можешь умереть.

– Да, ты прав, но в одном будь уверен – когда я умру, Хеддана будет в безопасности, и ее возлюбленный тоже. Спи спокойно, Макумазан, и не беспокойся о том, что видел и слышал в хижине Зикали.

Не успел я произнести и слова в ответ, как Номбе ушла.

Спал я неважно, вернее, почти не спал. Во-первых, Морис Энском, всегда такой веселый и беззаботный, встречавший любую невзгоду шуткой, ныне пребывал в глубоком унынии и напоминал мне об этом всякий раз перед отходом ко сну. Он называл это место отвратительным и жаловался, что за ним кто-то следит, оставаясь невидимым. Мне и самому так показалось, но я решил промолчать. А когда я посоветовал Энскому не болтать чепухи, он ответил, что иначе не может, хотя и не в его правилах унывать в минуту опасности. И это правда. А еще у него возникло то же ощущение, как и в первый раз в лесном болоте. Вот он и подумал: а вдруг тут тоже произойдет убийство.