Генри Хаггард - Мари. Дитя Бури. Обреченный

– Я подумываю убраться из земли зулу, – возразил я сердито, – в саванне, куда ты ведешь нас, царит лихорадка, чего доброго, болезнь или мухи цеце сгубят лошадей.

– Макумазан, мне неведомо, какие люди пользуются дорогой, указанной Учителем, и все же послушайтесь меня и не пытайтесь покинуть землю зулу.

– Хочешь сказать, мы в ловушке?

– В стране полно солдат, а все белые давно сбежали. Поэтому, даже если тебя самого и отпустят, – ведь зулусы любят Макумазана, – твоим спутникам, возможно, придется остаться, и боюсь, они уснут вечным сном. Мне, как и тебе, будет жаль их.

Я промолчал, прекрасно сознавая, что она пытается меня предупредить. Мы уже и так впутались, теперь придется идти до конца, к победе или поражению.

Что же до Энскома и Хеды, то они казались абсолютно счастливыми. Новизна ощущений поглотила их целиком, и влюбленные ни о чем не тревожились, безоговорочно вверив себя моим заботам. Кроме того, мало-помалу радость любви помогала Хеде облегчить боль утраты и забыть все пережитое. Девушка очень привязалась к молодой знахарке и общалась с ней на зулусском языке, который, прожив столько времени в Натале, знала достаточно хорошо. Когда я посоветовал ей не слишком откровенничать с нашей провожатой, она рассердилась и ответила, что прожила среди туземцев всю жизнь и прекрасно разбирается в людях, а Номбе, мол, внушает ей доверие. Тогда я прикусил язык и ни словом не обмолвился о своих опасениях. Что толку, если Хеда не желает меня слышать, а Энском превратился в ее эхо?

Бесконечно тянулась унылая дорога. На пару дней нас задержала разлившаяся река, оставалось только ждать и курить, а поохотиться так и не пришлось, даром что крупная дичь водилась тут в изобилии, да только Номбе попросила не шуметь. Наконец саванна сменилась живописными нагорьями близ Нонгомы. Оставив их по правую руку, мы направились в местечко под названием Джеза, природную цитадель в виде плоской равнины на вершине в обрамлении кустов. У подножия горы лежало Черное ущелье.

Вот мы и пришли. В лучах потрясающего заката, предвещающего бурю, открылся пейзаж, точь-в-точь такой, каким он запечатлелся в моей памяти двадцать лет назад, когда я побывал тут впервые. Мы будто очутились у врат ада, кругом так уныло и пустынно. Нагромождения валунов образовали причудливые колонны, на крутых склонах попадались редкие деревья вперемешку с алоэ, которые походили на человеческие фигуры. За много веков наводнения отполировали каменистое дно ущелья почти до блеска, и теперь по нему струился маленький ручеек. Вот то самое место, где однажды я распрягал фургоны, готовясь к ночлегу, тогда еще мои слуги клялись, что видели имикову, то есть призраков умерших людей, вызванных колдуном. Те якобы проплыли мимо по воздуху в облике принцев и тех, кто вскоре погиб в битве у реки Тугела. Мы продолжали подъем. Я ехал верхом, а Номбе слезла с повозки и теперь шла рядом, поглядывая на меня.

– Ты какой-то грустный, Макумазан, – наконец промолвила она.

– Верно, Номбе, мне невесело. Это место навевает грустные воспоминания.

– Место, Макумазан, или мысли о той, кого ты повстречал здесь однажды и кого уже нет в живых?

Я взглянул на нее, изобразив недоумение.

– Меня иногда посещают видения, Макумазан, таково мое ремесло, и порой я вижу призрак женщины. Она появляется в этом ущелье и как будто кого-то ждет.

– В самом деле? Как же она выглядит? – спросил я с напускным равнодушием.

– По счастью, я вижу ее прямо сейчас, она парит в воздухе перед тобой. Высокая и стройная, прекрасно сложена. Кожа светлее, чем у людей нашего народа. Глаза у нее большие, как у лани, и горят не от солнца, а внутренним светом, лицо нежное, и она так величава, что даже страшно. Одета в серую меховую накидку и перебирает пальцами синие бусы у себя на шее. В моей голове звучат ее слова: «Уже давно я жду в этом мрачном месте, высматривая день и ночь, когда же возвратится ко мне Бодрствующий в ночи. Но вот ты пришел, и моя изголодавшаяся душа сможет хоть ненадолго насытиться твоей душой в этом зачарованном месте. Благодарю тебя, я больше не одинока. Ничего не бойся, Макумазан, клянусь нашим поцелуем, пока не пробьет твой час и ты не присоединишься ко мне, я буду щитом и копьем в твоих руках». Вот все ее слова, Макумазан, теперь она ушла, и я больше ничего не слышу. Точно твой конь наехал на нее, а она прошла сквозь тебя.

С этими словами Номбе вернулась в повозку, словно желая избежать расспросов. Там она принялась безучастно болтать с Хедой. Едва мы въехали в ущелье, ее слуги открыли брезент и опустили одеяло. У меня вырвался стон. Само собой, Зикали знал, как выглядит Мамина, и научил Номбе, о чем говорить со мной. Вероятно, он хотел произвести на меня впечатление по какой-то одному ему известной причине. Впрочем, ловко у него вышло. Мамина вполне могла произнести такие слова, а ее великий дух жаждал бы возвращения на землю. Только возможно ли подобное? Нет, вряд ли. Между тем, казалось, все вокруг пропитано ее аурой, воспоминания о былом и слова Номбе подстегнули мое воображение, и я почти ожидал появления Мамины.

Пока я раздумывал, лошади обогнули небольшой изгиб сужающихся утесов, и прямо перед нами под нависшей скальной глыбой оказался крааль с камышовой оградой. Калитка была отперта, а за ней перед большой хижиной на табурете сидел Зикали. Даже издалека его невозможно спутать с кем-то другим на свете. Плечистый и крепкий карлик с огромной головой, глубоко посаженными глазами и седыми волосами, рассыпанными по плечам. В целом его фигура и лицо дышали древностью, однако благодаря гладкости и свежести кожи, как порой случается у стариков, он выглядел моложаво.

Таков был великий колдун Зикали, живущий дольше любого из соплеменников и известный по всей стране как Открыватель – титул за способность к прорицанию, и Тот, кому не следовало родиться. Так Чака, первый и величайший король зулусов, прозвал колдуна за его уродливый вид.

Зикали застыл в молчании, выпучив глаза на красный диск заходящего солнца, словно бесформенная статуя, а не человек. Появились его слуги с жесткими и решительными лицами. По-моему, двадцать три года назад меня здесь встречали они же, только теперь постарели. Пожалуй, так и есть, ведь они приветствовали меня по имени и салютовали копьями. Я спешился, а уже вполне здоровый Энском помог Хеде выбраться из повозки, которую слуги тут же убрали. Ему стало немножко жутко, и он заметил, что это место производит довольно странное впечатление.

– Верно, – согласилась Хеда, – так это же чудесно! Мне здесь нравится.

Тут она заметила перед хижиной Зикали и побледнела.

– Какой жуткий человек… – прошептала она, – если это человек.