Генри Хаггард - Мари. Дитя Бури. Обреченный

– Да, никакого смысла, сын Панды, – ответил Зикали. – И не важно, как мне удалось избежать удара копья в хижине Черного ущелья, когда ты спрятал его под одеждой, замышляя убийство, а некий дух преградил тебе путь и спас меня от смерти. Скажи, сын Панды, вспоминал ли ты последние три дня о своем брате Умбелази и о собратьях, убитых тобой в сражении у реки Тугела, когда белый человек повел амакоба в атаку против твоего войска и разгромил три полка?

Кечвайо лишь простонал, не ответив ни слова. Должно быть, он ослаб настолько, что уже не мог говорить.

– Слушай, сын Панды, – шипел ему на ухо Зикали, – много-много лет назад, еще до рождения твоего предка Сензангаконы, – бог знает сколько времени прошло с тех пор, – в знатной семье племени ндвандве родился карлик. Чака истребил племя ндвандве, а карлика и уродца из благородной семьи не тронул. Ко роль прозвал его Тем, кому не следовало родиться, и потешался, когда наступали мир и благоденствие, а в тяжелые времена обращался к нему за советом, потому как карлик был мудр и сведущ в магии. Однако Чака ради забавы убил жен и детей этого человека, оставив в живых лишь одну, кого он сделал своей «сестрой». Тогда во имя своего народа и убитых жен и детей этот колдун поклялся отомстить Чаке и всему дому Сензангаконы. Как крыса под землей, он подкапывал основание престола Чаки и привел короля к гибели от копий братьев и слуги Мбопы, с которым он поступал несправедливо. Продолжая копать во тьме, он побудил Дингаана, прежде заколовшего своего брата Чаку, убить бура Ретифа и его людей. Тем самым он призвал возмездие на голову Дингаана от рук белых людей, а позже навлек на Дингаана смерть. Затем королем стал твой отец Панда, и жизнь ему спасло то, что однажды он сделал добро Тому, кому не следовало родиться. Однако с помощью ведьмы Мамины колдун доставил неприятности королю, посеяв вражду между его сыновьями, одного из них звали Кечвайо. Позже Кечвайо стал править вместе с отцом Пандой, а затем единолично занял трон. Вскоре у него начались неприятности с англичанами. Ты помнишь, сын Панды, как Кечвайо сомневался, объявлять ли им войну, и требовал знамения от Того, кому не следовало родиться. Колдун дал знамение, перед королем появилась инкосазана зулусов, Небесная принцесса, и спор решился в пользу войны. Ты знаешь, сын Панды, как шла эта война, как Кечвайо потерпел поражение, как пришел к Тому, кому не следовало родиться, словно загнанная гиена, и просил указать ему убежище, где мог бы спрятаться. Ты хорошо знаешь, как Кечвайо задумал убить бедного старого знахаря, открывшего ему тайный проход, как короля схватили и отправили за море, а затем вернули обратно, в землю, где народ возненавидел его, ведь он отправил тысячи зулусов на смерть. Ты знаешь, как он наконец нашел приют под сенью белого вождя, в этом поселке под названием Джази. Здесь он, презираемый всеми изгой, жил до тех пор, пока не заболел, как всегда случается с подобными людьми, тогда послали за Тем, кому не следовало родиться, чтобы его вылечить. Однако ты знаешь, как Кечвайо теперь лежит в предсмертных муках, словно проглотил раскаленный наконечник копья, и скоро погрузится в вечный мрак, населенный призраками тех, кого он убил, и предков дома Сензангаконы, который он низложил и отправил в небытие.

Зикали умолк и, приблизив лицо к умирающему, вперил в него взгляд, горящий ненавистью. Затем он зашептал что-то королю на ухо, отчего тот задрожал, как жертва под взглядом мучителя.

В эту минуту огарок свечи провалился в бутылку из прозрачного стекла, догорел, испуская тусклый свет, и, наконец, потух. Никогда мне не забыть этой жуткой сцены в этом унылом, наводящем ужас освещении. Умирающий король лежит на постели и трясет головой, а колдун склонился над ним, как вампир, сосущий кровь из горла беспомощной жертвы. Страх в глазах одного и лютая неизбывная ненависть в глазах другого. О, как это ужасно!

– Макумазан, – прошептал Кечвайо дрожащим голосом, – помоги мне! Я же говорил, что мой отравитель – Зикали, он меня ненавидит. О, прогони призраков! Прогони их!

Я не мог отвести от него глаз, а мучитель присел перед королем на корточки, как демон, упивающийся своим злодеянием. И тут свеча потухла.

Наконец у меня сдали нервы, и, обливаясь холодным потом, я опрометью бросился из хижины, будто только что побывал в аду, а вдогонку мне грянул издевательский смех Зикали.

У хижины в наступивших сумерках собрались женщины и слуги короля. Я велел им идти к умирающему, а сам вскарабкался вверх по склону в поисках белых людей. Кругом никого. Посланник-кафр из кабинета сэра Осборна сообщил, что Малимати еще не вернулся, но за ним уже послали. Тогда я направился к своему фургону и в изнеможении растянулся на постели. А что еще мне оставалось делать?

Ночь прошла ужасно. Гремел гром, и лил сильный дождь с порывами ветра. Только я задремал, как меня разбудил плач. И я сразу понял, что король скончался. Они совершали ритуальный плач скорби по умершему. Интересно, есть ли среди них убийца? А в том, что Кечвайо был отравлен, я не сомневался.

К рассвету буря утихла, ей на смену пришла ясная и безоблачная ночь, а на небе взошла убывающая луна. Жара этого безводного пространства угнетала меня, кровь словно закипала в жилах. Однако я слышал, что где-то в полумиле отсюда в ущелье течет река, и мечтал искупаться в прохладной воде. Ведь, сказать по правде, она мне уже несколько дней не попадалась. Вот и решил окунуться, прежде чем покину это средоточие ненависти, окончательно мне опротивевшее. Мой возница был уже на ногах и болтал с разведчиками, которые всполошились, узнав о происшедшем в поселке. Кликнув его, я обещал скоро вернуться и велел запрячь волов в дорогу, а сам отправился на поиски. После долгой прогулки я наконец спустился на дно ущелья к берегу реки. Мне помогла тропа, которую протоптали кафрские женщины, приходящие сюда черпать воду. На месте оказалось, что река разлилась, и вода стремительно продолжала прибывать, – по крайней мере, если судить по звуку, ведь глубокое ущелье густо заросло деревьями и свет едва проникал в него. Поэтому я сел и стал дожидаться рассвета. Меня мало прельщала перспектива быть искусанным комарами, и я уже почти жалел, что пришел сюда.

Скоро все изменилось, мгла рассеялась, и я убедился, как тут на самом деле красиво. Напротив меня с высоты двадцати, а может, и тридцати футов в черный бассейн низвергался водопад. Всюду росли высокие папоротники, а за ними стройные деревья с бисером дождевых капель на листьях. Посреди реки, в десяти шагах от меня, под бурным пенистым потоком возвышалась скала, вокруг нее бурлила вода. На скале сидело какое-то живое существо, поначалу я не мог разглядеть его из-за тумана и принял то ли за старого бабуина, то ли за другое животное. Тогда я пожалел, что не захватил с собой ружье. Вскоре я понял, что это человек, когда он начал говорить нараспев или молиться на языке зулу, а затем скрылся за цветущим кустарником. Я слышал каждое слово. Вот что он говорил: