Альбер Камю - Бунтующий человек. Недоразумение [сборник]

Какова будет скорость развития общества до высшей фазы коммунизма, при которой каждый получит по своим потребностям? «Этого мы не знаем и знать не можем… ибо материала для решения таких вопросов нет». Для вящей ясности Ленин все так же произвольно добавляет: обещать, «что высшая фаза развития коммунизма наступит, ни одному социалисту в голову не приходило». Можно сказать, что в этой точке происходит окончательная гибель свободы. Сначала происходит подмена понятия царства трудящихся масс и пролетарской революции идее революции, осуществляемой и руководимой профессиональными агентами. Затем непримиримая критика государства совмещается с необходимостью, пусть временной, диктатуры пролетариата в лице его вождей. Наконец, нам сообщают, что срок существования этого временного государства определить невозможно; мало того, никто и не думал обещать, что этот срок когда-нибудь наступит. После этого нечего удивляться разгрому независимых Советов, предательству Махно и подавлению партией Кронштадтского мятежа.

Разумеется, многие утверждения Ленина как ярого поборника справедливости можно противопоставить сталинскому режиму, в первую очередь идею отмирания государства. Даже если допустить, что пролетарское государство исчезнет еще не скоро, оно, согласно учению, должно тем не менее — если оно продолжает называться пролетарским — демонстрировать знаки исчезновения и постепенно утрачивать функцию подавления. Не подлежит сомнению, что Ленин верил в неизбежность подобного развития, но события показали, что он ошибался. Пролетарское государство существует уже более тридцати лет, но не демонстрирует никаких признаков прогрессирующей анемии. Напротив, мы отмечаем его продолжающийся расцвет. Впрочем, два года спустя на конференции в Свердловском университете Ленин под давлением внешних и внутренних событий даст одно уточнение, позволяющее сделать вывод о бесконечности сохранения пролетарского сверхгосударства. «Этой машиной или дубиной [государством] мы разгромим всякую эксплуатацию, и когда на свете не останется возможности эксплуатировать, не останется владельцев земли, владельцев фабрик, не будет так, что одни пресыщаются, а другие голодают, — лишь тогда, когда возможностей к этому не останется, мы эту машину отдадим на слом. Тогда не будет государства, не будет эксплуатации». Таким образом, пока на всей земле, а не только в данном обществе останется хоть один угнетенный или один собственник, государство будет сохраняться. Оно будет вынуждено постоянно укрепляться, чтобы постепенно уничтожать в мире несправедливость — несправедливые правительства, неисправимо буржуазные нации, слепые народы, не понимающие собственных интересов. И вот когда на окончательно покоренной и очищенной от противников земле последняя несправедливость будет утоплена в крови праведников и неправедников, тогда государство, достигшее предела власти, этот чудовищный идол, поглотивший целый мир, покорно растворится в безмолвном Граде справедливости.

Вместе с Лениным и под неизбежным давлением империалистического противника зарождается империализм справедливости. Но империализм, даже основанный на справедливости, имеет всего одну цель — покорение мира, в противном случае он обречен. До тех пор у него нет иных способов, кроме несправедливости. Отныне учение окончательно отождествляется с пророчеством. Ради далекой справедливости оно узаконивает несправедливость на всем протяжении истории и превращается в ту самую мистификацию, которую Ленин ненавидел больше всего на свете. Оно заставляет смириться с несправедливостью, преступлением и ложью, взамен обещая чудо. Еще больше производства, беспрерывная работа, бесконечные страдания, непрекращающаяся война — и наконец настанет миг, когда всеобщее рабство тотальной империи волшебным образом преобразуется в свою противоположность: свободную праздность внутри всемирной республики. Теперь псевдореволюционная мистификация получила свое выражение в отточенной формулировке: ради завоевания Империи необходимо убить всякую свободу, и тогда в один прекрасный день Империя обернется свободой. В этом случае путь к единству лежит через тоталитарность.

На самом деле тотальность есть не что иное, как давняя мечта о единстве, равно свойственная верующим и бунтарям, но взятая в ее горизонтальной проекции на землю без Бога. Отказ от какой бы то ни было ценности равнозначен отказу от бунта и смирению перед Империей и рабством. Критика формальных ценностей не могла не затронуть идеи свободы. Стоило признать невозможность появления в результате одного только бунта свободного индивидуума, о котором мечтали романтики, как пришлось включить в исторический процесс и свободу. Свобода обернулась борьбой, она есть, пока продолжается борьба. Отождествленная с динамикой истории, она не сможет воспользоваться собой же, пока история не остановится и не будет создан всемирный Град. До тех пор каждая из ее побед будет оспорена и выхолощена. Немецкий народ освобождается от угнетателей-союзников, но ценой свободы каждого немца. Отдельные индивидуумы в тоталитарном обществе не свободны, хотя коллективный человек свободен. В конце концов, когда Империя освободит весь род человеческий, свобода воцарится над стадами рабов, которые будут свободны, по крайней мере от Бога и вообще от любой трансцендентности. Это яркий пример чуда диалектики — перехода количества в качество: мы охотно называем свободой тотальное рабство. Впрочем, как и в других примерах, приводимых Гегелем и Марксом, не существует никакой объективной трансформации, есть лишь субъективная смена наименования. Чудес не бывает. Если единственная надежда нигилизма заключается в том, чтобы миллионы рабов в один прекрасный день смогли образовать освобожденное навсегда человечество, то история есть не более чем безнадежная мечта. Историческая мысль должна была освободить человека от покорности Богу, но это освобождение требует от него абсолютного подчинения будущности. Если раньше приникали к алтарю — теперь обращаются к бессменной партии. Вот почему эпоха, дерзко именующая себя бунтарской, на деле предлагает выбор из разных видов конформизма. Подлинная страсть ХХ века — это закрепощение.

Но и общей свободы добиться ничуть не легче, чем свободы индивидуальной. Чтобы обеспечить господство человека над миром, необходимо отсечь от мира и человека все, что не подчинено Империи, все, что вырывается за рамки количественного анализа, и процесс этот бесконечен. Он распространяется на пространство, время и людей, то есть на все три измерения истории. Империя — это одновременно война, обскурантизм и тирания, отчаянно вопящая, что она есть братство, истина и свобода: к этому она принуждается постулатами своей внутренней логики. Наверное, в сегодняшней России и даже в ее коммунизме есть какая-то правда, отрицающая сталинскую идеологию. Но эта идеология обладает собственной логикой, которую мы должны вычленить и показать, если мы хотим, чтобы революционный дух избежал окончательного краха.