Нино Палумбо - Заплесневелый хлеб

— В пальто, даже старом и узком, ты произведешь более солидное впечатление, чем в пиджаке и шарфе.

Но послушался он ее не только поэтому. В пальто ему будет теплее. Вероятно, придется много ходить по городу, а ведь он пролежал целую неделю в постели из-за вывиха бедра и очень ослабел. Они шли медленно, но не разговаривали. Предложив тестю выйти вместе с ним, Амитрано был уверен, что тот уже знает от дочери о принятом решении. Он рассчитывал поговорить с ним по дороге, заверить, что они о нем думают, но что сейчас у них нет никакой возможности взять его с собой в Бари. Но, прощаясь, Ассунта призналась мужу, что не посмела даже намекнуть на это отцу, и теперь Амитрано не знал, как с ним заговорить.

Наконец, только чтобы нарушить молчание, он спросил:

— Так значит, папа, ты тоже советуешь мне походить по новым кварталам Бари?

— Думаю, так будет правильнее, — ответил мастро Паоло. Голос зятя звучал как-то необычно. Он говорил ласково и даже заискивающе. — Не думаю, чтобы в наше время в старом Бари нашлись люди с деньгами. Рабочие и рыбаки живут не лучше нашего. А в новой части города есть господа, которые еще понимают толк в обойном деле и располагают деньгами.

На площади они попрощались.

— Ну что ж, желаю тебе удачи, — несколько замявшись, сказал мастро Паоло, и голос его дрогнул от волнения.

— Эх! Если бы все зависело от моего желания! — И Амитрано свернул на улицу, ведущую к станции.

Мастро Паоло посмотрел ему вслед. Он искренне желал ему удачи. Бедняга это заслужил! Не у всякого хватило бы духу принять такое решение! Он вспомнил то время, когда решился поехать искать счастья в Буэнос-Айрес. Он был моложе зятя, но мужества у него было меньше. Амитрано знает чего хочет и уже не раз доказывал это. А вот он всегда был робким и нерешительным. До самой последней минуты он готов был отказаться от поездки. Подвернись ему в тот момент хоть какая-нибудь работенка, он, конечно, никуда бы не уехал, остался бы со своей бедной женой, которая в то время ждала Ассунту, и, кто знает, может быть, она и не умерла бы.

«Зато хоть Ассунта не умрет с голоду, — подумал он. — И дети вырастут здоровыми».

Возле билетной кассы было полно народу. В этот час рабочие и служащие уезжали на работу в соседние городки, некоторые ехали до самого Бари. Многие из тех, кто летом ездил на работу на велосипеде, осенью пользовались поездом. Это влетало в копеечку, ведь ноги-то крутят педали бесплатно, но лучше потратиться на билет, чем мерзнуть и мокнуть под дождем. Весной все снова садились на велосипеды. По утрам из города выезжала длинная вереница велосипедистов, которые, чтобы добраться до работы, проделывали по двадцать-тридцать километров, если не больше.

Амитрано подошел к кассе и купил билет до Бари и обратно. Не найдя в зале ожидания свободного места, он вышел на платформу. Прислонясь к стене, он оперся на здоровую ногу.

Еще не совсем рассвело, но вокзальные фонари хорошо освещали платформу и рельсы. Иногда мимо проходил какой-нибудь знакомый, и они молча раскланивались. Ему не хотелось ни с кем разговаривать, а тем более объяснять, зачем он едет в город. До самой последней минуты никто не должен знать о его переезде. Он боялся, что если об этом пронюхают кредиторы, они сорвут все его планы. Но, с другой стороны, ему хотелось бы узнать, как и чем живут люди в Бари, а из тех, кто ехал вместе с ним, многие могли бы рассказать ему о том, что его интересует.

Он перекладывал сверток с завтраком из одной руки в другую. Но, увидев, что некоторые рабочие положили свои сумки на землю, последовал их примеру. Он вглядывался в их лица. Их жизнь тоже была сплошным мученьем, им каждый день приходилось ездить на работу в такую даль, и все-таки они казались довольными, они болтали, смеялись, у них были какие-то интересы, помимо домашних дел.

«Конечно, если у человека есть хоть какая-то постоянная работа, он может чувствовать себя спокойнее, и у него появляется желание поговорить с людьми, встретиться с ними. Денег мало? Ничего, зато верные. В конце недели каждый рабочий или служащий получает свое жалованье и как-то выкручивается».

На минуту он вспомнил дона Фарину. Ну что ж, не будь его, он, пожалуй, не стоял бы сейчас здесь.

На следующее утро после его визита к дону Фарине тот прислал с Аттилио сто пятьдесят лир. Кучер, найдя мастерскую запертой, пришел к нему домой и застал его в постели. Он вручил ему конверт с деньгами и передал слова хозяина:

— Дон Гаэтано сказал, что еще ни от кого не брал милостыню. Он сам ее подает. Здесь сто пятьдесят лир, которые, по твоим словам, он остался тебе должен. Но при встрече с ним тебе лучше отвернуться. Как заказчик дон Фарина для тебя умер.

— Так он и сказал? — спросил Амитрано. — Тем лучше! Счастье его, что ему не приходилось ни от кого получать милостыню. А при встрече с ним я не только не отвернусь, но всякий раз, вспомнив вчерашний вечер, буду призывать на него и на всю его семью столько же несчастий, сколько мук я из-за него вытерпел и все еще терплю!

Теперь он не испытывал к нему никакой ненависти, осталось только легкое презрение.

«Пусть бы он хоть один раз встал в такую рань, как эти люди, и посмотрел бы на них».

Пока не раздался звонок, он от нечего делать смотрел по сторонам. Слева на горизонте небо было темно-лилового цвета.

Как раз в ту сторону ушел его тесть. Тесть выходил из дому каждый день в половине седьмого. До места работы ему было полчаса ходу, к обеду он не возвращался, а съедал у себя на каменоломне завтрак, который дочь приготовляла ему с вечера. Но иногда, чаще всего летом, Ассунта посылала ему с Марко или Паоло узелок с обедом. Так бывало, когда Амитрано перепадала работа и они могли себе позволить питаться по-человечески. Ассунте неприятно было думать, садясь за стол, что отец ее ест один, как собака. Она чувствовала себя виноватой в том, что старик должен работать, хотя в его возрасте ему давно пора было бы отдыхать. Потом у Амитрано стало меньше работы, потом ее не стало совсем, и теперь Ассунта не посылала больше к отцу мальчиков. Сами они днем тоже чаще всего перехватывали что-нибудь на ходу, всухомятку, а горячую пищу ели только вечером, когда вся семья собиралась вместе.

«Бедный папа! Нелегкая у него старость!» Ему стало больно, словно это был его родной отец, и он пожалел, что порой попрекал его за немощность и за то, что тот не может уже работать, как прежде.

«Чего не наговоришь под горячую руку! Ну да ладно! Будем надеяться, что я как-нибудь устроюсь. Тогда и он сможет приехать к нам, и ему тоже станет полегче».

Подошел поезд. Отъезжающие забегали по платформе, из зала ожидания высыпала толпа. Поезд остановился, все бросились к дверям вагонов.