Нино Палумбо - Заплесневелый хлеб

«Только не падать духом! В этом городе будут жить мои дети! И я готов полюбить его больше, чем свой родной край!»

Амитрано бодро пустился в путь и скоро дошел до огромной площади, откуда начинались бульвары. Густая зелень радовала глаз. За бульварами, справа, к морю спускались новые кварталы города и его торговая часть; слева были расположены более старые районы, заселенные главным образом мелкой буржуазией, переходящие на окраине в рабочие кварталы. Пройдя немного, Амитрано остановился полюбоваться большим фонтаном в центре сада. Фонтан не работал, и несколько человек сидели на краю бассейна. Он перевел взгляд на большие университетские часы. Здесь есть даже университет. Он несколько раз прочел слово «Университет», написанное большими буквами на фронтоне здания. Он не осмелился и подумать, что здесь когда-нибудь смогут учиться его дети. Есть вещи, о которых люди вроде него не могут даже мечтать. Он смотрел на университет. Огромное здание с одинаковыми, симметрично расположенными окнами, стекла которых блестели на солнце, внушало ему чувство уважения и благоговейного страха.

За бульварами справа на оживленных улицах стояли только одноэтажные особняки. Отсюда начиналась новая часть города. Он мог бы здесь поселиться. Ведь, кроме коренных жителей, тут обитают и люди, перебравшиеся в Бари из других мест, приехавшие сюда так же, как приедет он. Среди них должно найтись место и для его семьи. Первое время, пока он тут не приживется, он будет держаться в стороне и постарается не слишком мозолить им глаза. Конечно, он знает, что его появление непременно встревожит других обойщиков. Те увидят в нем непрошеного гостя, лишнего конкурента. И он понимает, что если они встретят его враждебно, в штыки, то будут в какой-то мере правы.

Но ведь и ему надо жить. Будь у него другой выход, он сюда бы не приехал.

«Узнав меня поближе, они поймут, почему я пошел на это. Я не хочу ни у кого отнимать кусок хлеба. Но ведь я тоже должен жить. Я сделаю то, что задумал, а если они начнут против меня войну, наберусь терпения, постараюсь вразумить их и как-нибудь за себя постою».

Он шел по проспекту, заглядывая в открытые двери магазинов. Приказчики наводили там порядок. Да, здесь чувствуется жизнь. Достаточно посмотреть, как все кругом чисто и прибрано. Может, и у него так будет. Ведь ему надо совсем мало. Он просто хочет жить спокойно и каждый день немного зарабатывать, ни к чему другому он не стремится. Он еще раз клянется в этом, именно сейчас, только что вступив в этот город. Видит бог, ему не надо богатства! Он хочет начать здесь новую жизнь вместе с Ассунтой и детьми. Он хочет спокойно растить детей. Вот и все. Ему нужны только скромная мастерская и работа, чтобы он мог забыть о нищете и горестях, чтобы улыбка снова вернулась на лицо его Ассунты, которая, так же как и он и так же как их дети, до сих пор не видела ничего хорошего в жизни…

Прошло несколько дней, и семья стала готовиться к переезду. Нечего было и думать продать мебель. В феврале 1935 года все настолько обнищали, что никто не покупал даже новые вещи, а старые и подавно.

Амитрано готов был отдать все буквально за гроши, но не нашел ни одного покупателя. Зато — по счастью, как говорил он с горькой иронией — никто из соседей, заходивших к ним якобы для того, чтобы попрощаться, не уходил с пустыми руками. Соседи обнимали Ассунту, даже делали вид, что хотят заплатить, а затем просто уносили с собой приглянувшуюся вещь. Ей она теперь ни к чему, говорили они, а в их хозяйстве пригодится. Не то чтобы она им так уж необходима, но ведь ее все равно никто не покупает, а у них она будет по крайней мере в сохранности. Казалось, все их соседи были согласны взять что-нибудь из вещей только для того, чтобы сделать приятное Ассунте.

Иногда с болью в душе Ассунта сама навязывала им какой-нибудь предмет. Ей хотелось поскорее оторвать от себя все то, что составляло ее гордость как хозяйки дома. Пятнадцать лет устраивала она свой домашний очаг, отказывая себе во всем, приобретала в рассрочку сегодня одно, завтра другое, а потом долго и с трудом вносила деньги за купленные вещи. Теперь из трех больших комнат с высокими потолками, какие бывали в старых приморских городах, они переедут в маленькую каморку при мастерской. Самое главное — сохранить постели, пусть даже не все, матрацы, одеяла, кухонную утварь и инструменты Амитрано.

Соседи забирали и уносили вещи. Некоторые уверяли, что берут их лишь на хранение. Когда в новом городе Ассунта обзаведется другим домом, пусть она сообщит, они тут же пришлют ей все до мелочи.

Но Ассунта не обманывалась на этот счет. Она молча кивала головой, но знала, что вещей этих ей уже никогда не видать. С каждым днем квартира все больше пустела. Ассунта почти целый день проводила на кухне. Она плакала там, прячась от мужа и отца. В комнатах она появлялась лишь тогда, когда кто-нибудь заходил к ним попрощаться.

— А вот эта тумбочка? Что ты думаешь с ней делать? — спрашивали ее.

— Не знаю. Грузовик и без того будет набит доверху, — отвечала она. И к вечеру тумбочка исчезала. За ней либо присылали, либо Марко и Паоло сами относили ее.

В глубине души Ассунта все же надеялась, что еще обзаведется своим домом. Веру эту вселял в нее Амитрано. Он то и дело куда-то уходил, снова возвращался и все время тихо разговаривал с ней, даже в присутствии мастро Паоло. Атмосфера какой-то тайны нависла над всеми, даже над детьми, которые как следует не понимали, что происходит.

В мастерской все было свалено в одну кучу возле самой двери. Амитрано приходил в отчаяние, когда думал, сколько еще всяких дел надо уладить. Но, возвращаясь домой, он гнал от себя тревожные мысли, старался казаться уверенным в себе и преисполненным веры в будущее.

— Бари — город большой, — твердил он жене. — Люди там живут совсем не так, как в нашем захолустье. В Бари хватает работы. Вот увидишь. У людей есть деньги, и они их тратят. Горожане, что побогаче, любят комфорт. Вот увидишь. — И он ласково гладил ее руку.

Ассунта молчала. Она только сокрушенно качала головой и отстраняла его от себя, делая вид, что занята.

— Для меня там тоже найдется работа, — повторял Амитрано, — а мальчики мне помогут.

Когда Марко слышал об этом, у него сжималось сердце. Говоря о мальчиках, отец говорил и о нем. Помогать отцу тянуть воз — значило бросить школу. Тот же страх видел он и в глазах деда. В последние дни, объясняя ему какое-нибудь правило латинского языка, дед смотрел на него, словно на обреченного на заклание агнца. Сейчас только ему одному еще разрешают ходить в школу. Но при том положении, в каком оказалась их семья, на что еще ему надеяться? Может быть, отец прав. И Марко вспоминал, что теперь всякий раз, когда речь заходит о нем, отец сквозь зубы твердит, что надо было сразу послать его работать, а не связываться с этой проклятой школой. Тогда он не потерял бы даром два года и обучился бы уже какому-нибудь ремеслу. Правда, отец тут же добавлял: «Если я пошел на это, то только ради него, ради них! Потом бы они поблагодарили меня, что я не сделал из них рабочих, вырвал их из той кабалы, на которую сам был обречен с самого дня рождения!»