Жорж Санд - Вальведр [современная орфография]

— Хорошо, хорошо, это все равно… Но скажи мне, пожалуйста, раз ты ее видел, зачем она сюда приехала?

— Позволь, как я могу это знать? Мне показалось, что тут замешана супружеская тревога…

— Г-жа де-Вальведр тревожится о своем муже?.. Это не в ее обыкновении. Она так привыкла…

— А мадемуазель де-Вальведр?

— О, она обожает брата. Но уж конечно не она могла повлиять на какое бы то ни было решение г-жи де-Вальведр. Кроме того, они обе отлично знают, что Вальведр не любит, чтобы ездили за ним следом и отрывали его от работы. Тут наверняка что-то кроется, и я побегу разузнать, что именно, если только мне это удастся.

Я побежал одеваться, надеясь, что путешественницы будут обедать в обшей столовой, но они туда не явились. Им подали обед в их апартаменты, и они удержали там Обернэ, с которым я свиделся только поздно вечером.

— Я искал тебя, — сказал он мне, — чтобы представить тебя дамам. Мне поручили пригласить тебя напиться с ними чаю. Это будет маленькое торжество, ибо в 9 часов мы увидим с террасы, как с горы взлетит одна или несколько ракет. Это будет сигналом от Вальведра, ключ которого у меня в руках.

— Ну, а причина приезда сюда дам? Я спрашиваю не из любопытства, мне просто хочется узнать, нет ли тут для тебя чего-нибудь печального или тревожного.

— Нет, ничего, слава Богу! Причина так и не выяснилась. Павла думает, что ее невестка действительно тревожилась о Вальведре. Я не так прост. Но Алида прелестна со мной, и я успокоился. Идем.

Г-жа де-Вальведр завладела квартирой своего мужа, довольно обширной в сравнении вообще с размерами гостиницы. Она состояла из трех комнат, в одной из которых Павла приготовляла чай в ожидании нас. Она была до того не кокетка, что так и осталась в своем дорожном измятом платье и с беспорядочно распустившимися волосами под соломенной шляпкой. Быть может, с ее стороны это было бы жертвой, принесенной Обернэ для того, чтобы не потерять ни одной из тех минут, которые они могли провести вместе. Тем не менее, я нашел, что она слишком легко примиряется с этой внешней небрежностью, и сейчас же подумал, что она недостаточно женщина и не может быть ничем другим, кроме жены ученого. Про себя я только порадовался за Обернэ, но всякое чувство зависти или личного сожаления исчезло во мне и заменилось откровенной симпатией к доброте и благоразумию его невесты.

Г-жи де-Вальведр здесь не было. Она просидела в своей комнате до той минуты, когда Павла постучалась к ней в дверь и крикнула ей, что приближается минута сигнала. Тогда она вышла из своего святилища, и я увидал, что на ней надет прелестный домашний костюм. Быть может, это не подходило к тому тревожному состоянию духа, которым она рисовалась, но если она приоделась так из-за меня, мог ли я не быть ей за это благодарным?

Она явилась передо мной до такой степени другой, чем тогда, на горной тропинке, что, если бы я увидал ее не дома, а в другом месте, я не сразу узнал бы ее. Когда она сидела на муле, завернутая в своем бурнусе, она казалась мне высокой и полной, а на деле она была маленькой и тоненькой. Разгоряченная и под зонтиком, с которого на нее падало отражение, она показалась мне румяной и даже с фиолетовыми пятнами на лице. На деле она была бледна и обладала самым ровным и нежным цветом лица. Черты ее были очаровательны, и вся ее особа, точно так же, как и ее туалет, отличались необычайным изяществом.

Я едва успел взглянуть на нее и поклониться ей. Приближался час сигнала, и все бросились на балкон. Она уселась последней на подставленном мною стуле и мягко обратилась ко мне.

— Мне кажется, — сказала она, — что при подобных экскурсиях первые ночлеги не представляют ничего тревожного.

— Совершенно верно, — отвечал Обернэ, — ночлег этот представляет из себя углубление в скале, а кругом валяются камни. Там не очень удобно, но зато вполне безопасно. Однако прошу теперь внимания! Пять минуть прошли…

— Куда надо смотреть? — спросила с живостью мадемуазель де-Вальведр.

— Куда я уже говорил вам. Оказывается… нет! Вон белая ракета. Она пущена гораздо выше, чем предполагалось. Должно быть, он пренебрег намеченным проводниками правилом. Если не ошибаюсь, он теперь на больших площадках.

— Большие площадки — это ведь снежная равнина, да?

— Постойте… Вторая белая ракета!.. Снег тверд, и он без труда разбил свою палатку… Третья белая ракета! Его инструменты благополучно доехали, ничего не сломано и не попорчено, браво!

— Если так, то он проведет лучше ночь, чем мы, — сказала г-жа де-Вальведр, — ибо для него ничего нет на свете дороже его инструментов.

— Но почему же вам не спать спокойно? — решился сказать я в свою очередь. — Г. де-Вальведр так хорошо предохранен от холода. К тому же, он так привык к подобным приключениям.

Г-жа де-Вальведр чуть-чуть улыбнулась, не то благодаря меня за мои утешения, не то из презрения к ним, не то на мое наивное предположение, что такой муж, как ее, может быть причиной ее бессонниц. Она ушла с балкона, где Обернэ, не ждавший больше никакого сигнала, остался болтать о Вальведре с Павлой, а я последовал за Алидой к чайному столу и почувствовал опять сомнение по поводу прелести ее лица. Она же, точно угадывая мою неуверенность, небрежно растянулась на довольно низкой кушетке и я, наконец, мог разглядеть ее вполне, ибо свет от лампы на столе падал ей прямо на лицо.

Я созерцал ее уже некоторое время молча и слегка смущенный, как вдруг она медленно подняла на меня глаза, как бы говоря мне: «ну что же, решаетесь вы наконец заметить, что я совершеннейшее из существ, когда-либо встречавшихся вам?» Этот женский взгляд был до того выразителен, что он пронизал меня дрожью от головы до ног, и я вскричал растерянно:

— О, да, да!

Она поняла, до чего я молод, и не оскорбилась, ибо спросила меня с весьма слабым удивлением, на что я отвечаю.

— Простите, пожалуйста. Мне показалось, что вы говорите со мной!

— Вовсе нет. Я ничего вам не говорила!

И она пронизала меня вторым взглядом, еще более долгим и проницательным, чем первый, который привел меня в окончательное смятение, ибо проник в самую глубь моей души.

Мне никогда не удастся объяснить тем, кто не встречал никогда взгляда этой женщины, какая заключалась в нем таинственная сила. Ее глаза, необычайно длинные, светлые и окаймленные темными ресницами, отделявшими их от щек колеблющейся тенью, не были ни голубые, ни черные, ни зеленоватые, ни желтоватые. Они принимали по очереди все эти оттенки, смотря по падавшему на них свету или по внутреннему волнению, заставлявшему их то потухать, то сверкать. Обычное выражение их было невероятно томным, но не было глаз непроницаемее этих, когда они тушили свое пламя, чтобы ничего нельзя было в них прочесть. Но как только в них загоралась небольшая искорка, все тревоги желания и безволия обуревали ту душу, которой она собиралась завладеть, как бы эта душа ни была хорошо защищена или недоверчива. Но моя душа не была нимало предупреждена и не подумала ни минуты о защите. Она была покорена! Едва успели мы обменяться вышеприведенные немногими словами, как к нам подошел Обернэ со своей невестой. А все было уже кончено в моем уме и совести. Я порвал уже и со своим домом, и с семьей, и со своей судьбой, и с самим собой. Я принадлежал слепо, исключительно этой женщине, этой незнакомке, этой чародейке.