Франсис Карко - Горестная история о Франсуа Вийоне

— Тут еще есть люди, которые видели ее и помнят, — сказала Като. — Это ж было не так давно.

— Да, верно.

— Знаешь, хозяйка может тебе рассказать про осаду, она ее хорошо помнит. Если верить ей, она в ту пору еще была целкой, и англичане поймали ее и держали у себя в лагере.

Франсуа молчал. Он не слушал, что тараторила эта девка, пока наливала воду в лохань. Он собрался уйти, но Като подбежала, вцепилась в него, стала ласкаться.

— Куда ты? — спрашивала она, удивленная его молчанием. — Хочешь выпить?

Он машинально выпил поданное ею вино. Като села на кровать, притянула его к себе. Какой он смешной — хмурый, надутый. Она что, не нравится ему? Да или нет? Впрочем, это было абсолютно неважно. Она ко всему привыкла, но тем не менее он ее удивлял: совсем не похож на здешних. Такой черный, сухопарый. Наверно, из Парижа, а то, может, откуда и подальше — из Фландрии?

— Помолчи! — буркнул Франсуа.

Като расхохоталась и, неожиданно упав на кровать, потянула Франсуа на себя, обняла; он сопротивлялся, пытался вырваться, но она хорошо знала свое дело, и к тому же тело у нее под платьем было ядреным и упругим — как раз то, что он любил, — так что он скоро сдался.

— Ну а теперь, — улыбнулась Като, когда он слезал с кровати, — ты скажешь, откуда ты пришел?

Но Франсуа молча привел в порядок одежду, пригладил волосы, неожиданно рванулся к двери, распахнул ее, промчался через залу кабака, выскочил на улицу и торопливо пошел прочь.

Под вечер он вышел из Орлеана, но прежде купил у торговца больше двух десятков тех изображений Жанны, что он видел у Като; то была раскрашенная гравюра на дереве. Вместе с теми лубками, что он приобрел раньше, это уже было целое собрание; придя в какую-нибудь деревню, он прикалывал картинки себе на куртку и демонстрировал крестьянам.

— Взгляните! — предлагал он. — Вот «Страшный суд», на котором Христос в правой руке держит огненный меч, а в левой — цветок лилии. Я принес его из самой Германии. Как вам он? А что вам больше нравится — «Святой Христофор», «Королева Бланш», или «Элоиза» [36] Королева Бланш — Бланка Кастильская (1188–1252), супруга Людовика VIII Французского, славившаяся умом и красотой. Элоиза (1101–1164) — считавшаяся одной из самых умных и образованных женщин своего времени возлюбленная философа и поэта Пьера Абеляра. ?

И тотчас же он жалобным тоном начинал читать свою балладу, указывая на изображения тех, кого называл:

— Ага. Видим, — отвечали простодушные крестьяне, удивленные его манерой читать стихи.

А Франсуа, не останавливаясь, продолжал. Он вопрошал у всего мира, что сталось с этими некогда прекрасными дамами, куда они подевались:

и завершал чуть ли не на крике вопросом:

Он шел вдоль медленно текущей Луары, сделал остановки в Блуа, Туре, Сомюре, добрался до Пон-де-Се, и почти ничего не продал, если не считать нескольких локтей шелка, который у него купили женщины, потому что людей ставила в тупик его манера предлагать гравюры, декламируя балладу.

— А вы-то сами знаете, где они? — спрашивали иногда его.

— А как же! — отвечал Франсуа. — Исчезли в небытии.

Все начинали испуганно креститься. А Франсуа, раздраженный тем, что никто не способен понять, что он имеет в виду, смотрел на этих тупоумных мужиков и чувствовал себя так одиноко, что порой его подмывало плюнуть на все и вернуться назад в Орлеан.

Но он уже был близок к цели своего пути. Расстояние от Пон-де-Се до Анже он прошел быстро; вскоре стали видны церковные колокольни и мощные башни замка, а у подножия крепостных стен расстилались ровные поля, залитые талой водой. Франсуа ускорил шаг и вдруг услышал, что двое каких-то людей разговаривают между собой на цветном жаргоне; несколько минут он приглядывался к ним, а потом спросил тоже на жаргоне, не из Анже ли они.

— Ты кто такой и откуда? — осведомились они.

Франсуа назвался вымышленным именем, сказал, что он из «ракушечников», и спросил, не могут ли они проводить его в надежное место.

Его новые знакомцы провели его мимо огромных и грозных башен короля Рене [38] Рене Анжуйский (1403–1480) — последний король Неаполитанского королевства из анжуйской династии, в 1452 г. поселился в Анже, столице принадлежащего ему герцогства Анжуйского. Поэт, автор пасторалей, ценитель и покровитель искусств. в какую-то сомнительную харчевню, где при виде Франсуа несколько подозрительных личностей прекратили бросать кости и потребовали от него объяснений, кто он и чего ему тут надобно. Франсуа таковые объяснения дал, не сообщив о себе практически ни слова правды, крепко с ними выпил, отужинал и отправился спать, а на следующее утро сменил жилье, так как ночью его обчистили — украли короб с товарами, кошелек и плащ.

«Я всегда выбираю, — печально подумал он, — самое скверное место».

Но он был богат и, отделавшись от новых приятелей, которые обворовали его, нашел себе небольшую гостиницу и решил немедленно посетить дядю, ради которого и пришел сюда.

«Град низкий Анже, но высоки звонницы. Бедны школяры, но богаты блудницы», — гласит пословица. Франсуа в этом не сомневался. Слоняясь по улицам, он обнаружил пару-тройку борделей, и это открытие привело его в отличное настроение. А чуть дальше в нескольких домах женщины, видя его, стучали в стекла, приглашая зайти к ним.

«Ну теперь я знаю, куда идти, — весело подумал он. — Но не сейчас, у меня еще будет время».

Мысленно призвав на помощь Колена, чтобы справиться с соблазном, Франсуа купил новый плащ и отправился в монастырь, где жил его дядя, представился ему и, поговорив несколько минут, произвел на почтенного аббата своими манерами столь скверное впечатление, что тот даже не удостоил племянника приглашением как-нибудь опять посетить его.

«И черт с ним! — решил Франсуа. — Поищем что-нибудь другое. А я-то дурак…»

Около месяца он жил в свое удовольствие, доставая из пояса припрятанные экю и вовсю транжиря их. Бродячий школяр, с которым он случайно познакомился, спер у него восемнадцать ливров. На шлюх ушло раза в три больше. Потом он спутался с одной торговкой, которая обошлась ему так дорого, что он наконец спохватился и решил подсчитать, сколько денег у него осталось. Слава Богу, оказалось вполне достаточно, чтобы еще долго вести подобную жизнь, и тут вдруг его понесло, и он принялся сочинять стихи, в которых, ничуть не думая о завтрашнем дне, позволил разгуляться своей фантазии.