Этель Войнич - Все романы в одном томе

Тео резко выпрямился и посмотрел на него во все глаза, потрясенный таким кощунством.

— Да что ты, Джек! Дядя Конрад все знает о музыке. Я и сам понимаю, он прав, я сегодня играл, как сапожник. Ничего из меня не выйдет, никогда я не буду играть, как Иоахим [114] Иоахим Йожеф (1831–1907) — знаменитый скрипач-виртуоз, талантливый педагог и композитор, родом из Венгрии. … никогда, никогда!

Он был в таком отчаянии, что Джек никак не мог его успокоить и наконец побежал на веранду за Еленой. Стеклянная дверь гостиной была открыта. Джек подошел и увидел в комнате Елену и Конрада, они серьезно говорили о чем-то на своем родном языке. Он не мог понять их, но невольно отступил, увидев выражение ее лица.

— Елена, — говорил старик, — ведь это тоже призвание! Кто может сказать, что оно менее священно? Я не говорил так, пока не уверился окончательно; в прошлом году я сказал только, что ребенок талантлив. Теперь я утверждаю, что он гений.

— Если это его призвание, говорить больше не о чем, — медленно сказала Елена. — Он должен идти своей дорогой. Но я надеялась…

И вдруг подняла глаза к картине, висевшей на стене, — Джек уже не раз спрашивал себя, что она может означать. Это была большая фотография скульптурной группы: гигантская статуя сидящей женщины в изорванных одеждах, руки у нее в оковах, а у ног — поверженные, умирающие люди.

— Господи, помоги мне! — сказала Елена и закрыла лицо руками.

Джек неслышно отошел. Он понял только одно: она несчастна; это заставило его призадуматься, ведь до сих пор ему не приходило в голову, что он не единственный в мире, кого мучит тайное горе.

Перед тем как возвратиться в Париж, Конрад еще раз придирчиво проэкзаменовал Тео, на все лады проверяя его слух. В последний вечер, когда все они сидели в саду на лужайке, он заставил мальчика прислушаться к пению разных птиц: каждая поет на свой лад и у каждой свой ритм.

— Помни, Тео, когда ты откладываешь скрипку и идешь гулять, ты все равно продолжаешь учиться музыке; каждая птица может тебя чему-нибудь научить. Самым лучшим моим учителем был ручной жаворонок.

— Полно, Конрад! — сказала Елена. — Неужели вы держали жаворонка в клетке!

Старик засмеялся.

— Нас обоих держали в одной клетке. Это было в московской тюрьме; во дворе на прогулке я подобрал птицу со сломанным крылом, и мне позволили оставить ее в камере. К тому времени, как крыло зажило, жаворонок был уже почти совсем ручной.

— И он остался у вас? — спросил Тео.

— Нет, улетел — счастливец!

Джек, казалось, не слушал; по обыкновению всех мальчишек, он вырезал на коре дерева свое имя. Но не докончил и, как всегда порывистый и неловкий, неожиданно вскочил:

— Пойду погляжу кроликов.

И пошел вразвалку, руки в карманах, пронзительно насвистывая: «Сказал святоше старому святоша молодой…» В последнее время он, всем на беду, пристрастился к шуточным песенкам, хотя слуха у него не было никакого и он отчаянно перевирал любой мотив.

— Джек! — закричал Тео, бросаясь вдогонку. — Ты фальшивишь, тут фа диез!

— Грубоватый паренек, странно, что Тео так к нему привязался, — заметил Конрад, когда мальчики отошли подальше.

— Да, пожалуй, — рассеянно отозвалась Елена. Бегом вернулся Тео.

— Мамочка, Джек зол, как собака.

— Разве?

— Да, я хотел пойти с ним посмотреть кроликов, а он послал меня к черту.

— Не ябедничай, — сказал Конрад. Елена поднялась, встревоженная.

— Куда он пошел?

— В дом. Ты его пока не тронь, мамочка. Он и в школе бывал такой, на него накатывает. Это скоро пройдет.

— Поди покажи дяде Конраду кроликов, — только и сказала Елена и пошла в дом.

У комнаты Джека она остановилась и прислушалась. Из-за двери донесся заглушенный звук, который ей уже случалось слышать по ночам. Елена осторожно отворила дверь.

Джек лежал ничком на кровати, вцепившись обеими руками в подушку, и, изо всех сил стараясь сдержаться, негромко, отчаянно, не по-детски рыдал. Елена подошла и накрыла его руку своей.

— Что с вами, Джек?

Он не вырвался, не вскрикнул, только весь сжался и, дрожа, затаил дыхание. Через минуту он поднялся и сел, глаза его были совершенно сухи.

— Ничего.

Елена села на кровать и обняла его.

— Почему вы не хотите мне сказать? Я знаю, вы часто не спите по ночам, ведь у меня в комнате все слышно.

Джек закусил губу.

— Да говорить-то нечего, спасибо. Я был не в своей тарелке, а Тео, дурень такой, привязался не ко времени.

— А я ничем не могу помочь? В вашем возрасте не под силу таить горе про себя. Если не можете довериться мне, так неужели вам не с кем поделиться?

— Тут и делиться нечем. Просто случилась одна вещь… когда я еще не был в этой школе.

— В прошлом году? А ваши родные ничего не знают?

Джек засмеялся.

— Весь Порткэррик знает. Поэтому меня и отпустили в школу.

Елена притянула его к себе.

— Может быть, ты все же мне расскажешь?

Джек не смотрел на нее; он дышал быстро, прерывисто.

— Спросите Дженкинса, — глухо вымолвил он наконец. — Он вам все расскажет.

— Кто это Дженкинс?

— Новый доктор в Порткэррике. Они с доктором Уильямсом приходили, когда я сломал руку, и он тоже все у меня выпытывал, совсем как вы. Я ему сказал: чем болтать про то, как ему меня жалко, лучше бы он помог мне уехать. Но он не так уж меня жалел, чтобы выручить.

Елена помолчала в раздумье.

— Можно, я напишу доктору Дженкинсу и спрошу его, что случилось? Пойми, не могу я смотреть спокойно, как ты мучаешься, ведь ты был так добр к моему Тео.

Джек вырвался и отошел к окну. Через минуту он обернулся — брови сдвинулись, лицо исказила злобная гримаса, губы побелели. Таким Елена видела его впервые.

— Ладно, — сказал он, — можете ему написать: Порткэррик, Горный домик, доктору Дженкинсу. Напишите, что я не против, пускай расскажет вам про меня все, что знает. Тогда вы, верно, не захотите, чтоб я был добр к вашему Тео. Да мне все равно.

Он вышел, засунув руки в карманы, и тяжелыми шагами спустился с лестницы, насвистывая, по обыкновению, фальшиво:

Ни он, ни Елена больше не упоминали об этом разговоре. Она написала доктору Дженкинсу, объяснила, что ее тревожит, и стала ждать. В последний день каникул пришел ответ из Порткэррика. Елена поспешно сунула пухлый конверт в карман, чтобы Джек не увидел почтового штемпеля, и после завтрака ушла к себе. Доктор Дженкинс подробно изложил все, что знал, вернее, то, что видел сам и что слышал от викария, от школьного учителя и от миссис Реймонд. Под конец он серьезно предостерегал Елену от опасностей, которыми грозит ее сыну дружба с Джеком.

«Я лечил мальчика во время его болезни и пытался поговорить с ним по душам, — заключал доктор Дженкинс, — но все мои усилия ни к чему не привели. На мой взгляд, это удивительно недобрая, упрямая, мстительная и скрытная натура; в самом деле, еще до того, как вышла наружу эта злосчастная история, он успел завоевать чрезвычайно дурную славу во всей округе, хотя ему едва минуло четырнадцать. Впрочем, я отнюдь не оправдываю этим действий мистера Реймонда; в его постоянном жестоком обращении я вижу первопричину всех проступков мальчика и склонен считать, что нравственная гибель племянника на его совести. Быть может, я несправедлив, но я всегда подозревал, что и рука была сломана не без его участия».