Этель Войнич - Все романы в одном томе

— Мы устроим консилиум, — сказал он наконец. — Завтра возвращается Леру, а я позову старика Ланприера, — посмотрим, может что-нибудь и удастся сделать.

Консилиум собрался у Маршана. После ухода Леру и профессора Феликс подошел к Маршану. На этот раз он вполне владел собой.

— Скажите мне правду. Им не хочется меня огорчать, но ведь во всем виноват я сам, я знал, чем рискую. Лучше сразу узнать самое худшее. Они что-то скрывают. Это полное крушение?

Маршан побледнел, но ответил не колеблясь, глядя Феликсу прямо в глаза:

— Да, пожалуй. Если вас не страшит такая жизнь, вам, возможно, еще удастся прожить довольно долго. Но приступы будут повторяться все чаще и в конце концов доконают вас. Смерть не из приятных, что и говорить. И помочь ничем нельзя. Опиум, как вы знаете, может ненадолго ослабить боль, но, как только вы увидите, что он стал вам необходим, — тут же стреляйтесь.

Феликс кивнул.

— С этим я уже давно покончил. Не бойтесь. Я не приобрету этой привычки и не застрелюсь. Сколько мне еще осталось жить?

— Не знаю. Если будете беречься, возможно даже несколько лет. Но в любой день болезнь может возобновиться. Если вы хотите еще что-то сделать, начинайте не медля.

— Я уже начал. С этого все и пошло.

— Можно мне спросить, что с вами случилось? — прошептал Маршан.

— Что со мной случилось? Помните демонов племени хиваро? Гурупиру, который говорит человеческим голосом? Он явился мне и заговорил об Италии, и я пошел за ним в трясину. А там, если помните, ждет Ипупиара, чудовище с вывернутыми назад ступнями, — думаешь, что убегаешь от него, а на самом деле… Вот и все.

Несколько минут оба молчали.

— Видите ли, я наполовину итальянец — про Аргентину все выдумки, вы, конечно, давно догадались, — и наполовину англичанин. Но сейчас во мне заговорил итальянец. Быть может, мне посчастливится, и меня убьют.

Он снова помолчал и добавил, не глядя на Маршана:

— Помните, когда мы прошли Мадейру, я сказал вам, что собираюсь «возделывать свой сад». Я искренне в это верил, но вы оказались дальновиднее. С садами покончено.

Маршан посмотрел на него долгим грустным взглядом.

— Но не с Кунигундой, не так ли? Вас ждет незавидная жизнь, однако я согласился бы поменяться с вами ролями. Но я ей не нужен. Когда человек сжигает свой труд и оглушает свой мозг вином из-за личных горестей, богини покидают его, да и демоны тоже. Он не стоит даже того, чтобы его уничтожить.

— Тем лучше для вас, — еле слышно отозвался Феликс и ушел.

Маршан посмотрел ему вслед, потом отодвинул рукопись в сторону. Он сознавал всю важность начатой им работы. Она была значительнее даже той первой любви, поруганные останки которой он сжег много лет назад. Все-таки, завершив ее, он спас бы тысячи детей от безумия, рождаемого страхом. Но он сжег бы и этот свой труд, если бы мог очистить этим свое прошлое от Гийоме и «той, что раскрывает секреты». Если б не это, Феликс, быть может…

Он прикрыл глаза рукой. «Ты хочешь слишком многого», — подумал он. Не он спас своего пациента, а тому пришлось спасти его. Ну, хватит! Как бы то ни было, он спасен и должен продолжать свою работу.

На улице Феликс почувствовал, что ему не хватает воздуха. Он с трудом взял себя в руки, зашел в ближайшее кафе и, чтобы подкрепиться, выпил черного кофе; потом снова вышел на набережную.

— Феликс? Он вздрогнул.

— Ах, это вы! Я вас… не заметил.

Он так и не понял, кто его окликнул, пока не увидел, что рядом с ним по набережной идет Рене. Некоторое время они молчали. Феликс сознавал только одно: могло быть хуже. По крайней мере Рене не расположен к разговорам. Он не заметил, каким постаревшим и измученным выглядел его друг.

— Вы получили мое письмо? — спросил наконец Рене. — То, что я послал в мае?

— Да. Разве я вам не ответил?.. В мае? Нет, это было, кажется, в апреле.

— Значит, оно дожидается вас у вашего банкира. Мне сказали, что вы уехали, не оставив адреса.

— В мае я уехал за границу, а вернулся всего три дня назад и еще не был в банке.

Он снова замолчал, но потом вспомнил, что следует проявить больше интереса к радостям друга. К Рене судьба благосклонна. Только у него отнята последняя надежда. И он весело спросил:

— А как поживает ваша сестра? Она уже ходит без костылей?

Рене ответил после долгой паузы:

— В последнем письме я писал вам о ней. Если помните, она уже выезжала в коляске.

— И даже немного ходила.

— Да, так вот однажды, когда мы катались, ей захотелось зайти в магазин и выбрать мне какой-нибудь подарок. Она ведь ни разу не была в магазине. Когда я помогал ей сойти, из-за угла выскочила подвода, пьяный возчик погонял, и они налетели на нашу коляску. Мы упали. Я не успел оттащить Маргариту, и ее переехало колесом. Поврежден позвоночник… Нет, жизнь ее вне опасности, и старая болезнь не вернулась. Она уже вполне оправилась и окрепла, но тем не менее — все кончено. Она уже никогда не сможет ходить.

Феликс шел молча, он смотрел на четкие линии набережной, на сверкающую рябь реки, на темные силуэты башен собора, на первые желтые листья, бежавшие к нему, как на ножках, по залитому солнцем тротуару.

И вдруг случилось то, что бывало с ним раньше, чего он смертельно боялся. Улица исчезла, и ужас стал развертывать перед ним видение за видением. Он увидел отвесную крутую стену колодца, покрытую зеленой слизью. На ней, словно пот, выступали мутные капли сырости. Сам он был на дне. Сверху падал косой солнечный луч, а кругом царила тьма. Потом он увидел, что позеленевшая стена кишит какими-то существами. Они цеплялись за ее скользкую поверхность, за неровности в кирпичной кладке, друг за друга. Маленькие, тощие и слабые, синевато-белые, как растущие а темноте хилые растения, они судорожно стремились вверх, скользили, падали, но не оставляли своих попыток. Немногим, совсем немногим удалось добраться до освещенной солнцем верхней части колодца. Там было сухо, и они, уже не боясь поскользнуться, начали взбираться еще быстрее. Одно из них подняло бескровную лапку, ухватилось за край колодца, подтянулось и выглянуло наружу, где ярко светило солнце. За первого уже цеплялся второй. Но тут гигантская ладонь смахнула их вниз, на самое дно. Крышка колодца захлопнулась, снова воцарилась непроницаемая тьма, и лишь слышались глухие всплески воды…

Снова перед ним была залитая солнцем набережная, в холодном небе темнели башни собора, и желтые листья, как на ножках, бежали навстречу. Он повернулся к Рене.

— Простите, у меня закружилась голова. Вы, кажется, что-то сказали?

— Может быть, вы поможете нам пережить первое, самое тяжелое время. На той неделе мы отвезли Маргариту домой, и я приехал в Париж в связи с моим новым назначением. Я хотел бы сразу после каникул приступить к работе, но сейчас мне нужно вернуться домой. И мне страшно подумать, как я встречусь с Маргаритой. Со временем мы, конечно, привыкнем. Но вначале… Вы не можете поехать со мной? Мне кажется, нам будет легче при постороннем. Я знаю, что прошу вас о большом одолжении.