Гийом Аполлинер - Французская новелла XX века. 1900–1939

Когда разразилось дело Дрейфуса и был осужден Золя, поднявший голос в его защиту, возмущение и гнев овладели обычно сдержанным Ренаром. Вот его запись в «Дневнике» от 18 и 23 февраля 1898 года: «Дело Дрейфуса нас захватывает… Признаюсь, я почувствовал внезапный и страстный вкус к баррикадам». Протест против несправедливости обретает у художника осознанную и устойчивую форму. Он начинает сотрудничать в газете «Юманите» — в ее первом номере, 18 апреля 1904 года, опубликован рассказ Ренара «Старуха», — всерьез размышляет о социализме. «Хотя я и не являюсь социалистом на практике, — записывает он в «Дневник», — я убежден, что в этом была бы для меня настоящая жизнь… Я не могу не думать о социализме. В нем — целый мир, и там надо не создавать себе положение, а отдавать всего себя».

В 900-е годы Ренара захватывает театр и общественная деятельность. Его пьесы. «Рыжик» (1900), «Господин Верне» (1903), «Святоша» (1909) шли в постановке Андре Антуана. Их автор большую часть времени проводил в деревушке Шитри, где в 1904 году его единодушно избрали мэром.

Всего себя отдал Жюль Ренар литературе, защите оскорбленных, пролагая новое русло реалистической литературе XX века во Франции.

Jules Renard: «Sourires pinces» («Натянутые улыб ки»), 1890; «La lanterne sourde» («С потайным фонарем»), 1893; «Coquecigrues» («Россказни»), 1893; «Le vigneron dans sa vigne» («Виноградарь в своем винограднике»), 1894; «Histoires naturelles» («Естественные истории»), 1896; «Bu-coliques» («Буколики»), 1898, 1905; «Mes freres farouches» («Мои свирепые братья»), 1908.

Рассказы «Роза» («La Rose») и «Орангутанг» («L'Orang») входят в сборник «Россказни»; «Налог» («L'impot») входит в сборник «Виноградарь в своем винограднике», «Сабо» («Les sabots») — в сборник «Буколики»; рассказ «Родина» («La patrie») впервые опубликован в «Юманите» 22 апреля 1904 года, входит в сборник «Буколики» (1905).

Подруга Марселя вошла и протянула ему розу; она любила Марселя за модное имя и за то, что он печатался в журналах.

— В такой холод розы — просто редкость, — сказала она. — Угадай, сколько она стоит?

— Она бесценна!

Он налил воды в голубую пузатую вазочку и поставил в нее цветок.

— Смотри не погуби ее. Цветочница сказала, что в тепле роза может распуститься.

— Ну, что ж, увидим; у меня тепло.

— А ты, чем ты меня порадуешь? — спросила подруга. Она уселась у камина и, грея ноги, добавила: — Подарков мне не нужно. С меня достаточно какого-нибудь пустяка, маленького знака внимания, который женщине дороже, чем все царства и все золото мира… Ну, что-нибудь такое! Придумай сам. Мне кажется, на твоем месте я бы придумала. Видишь, какая я внимательная. Отплати мне тем же, милый!

— Подожди минуту. Ты будешь довольна.

Он схватил рукопись и, похлопывая себя линейкой по щеке, начал читать главу, ту самую, о которой говорят: «Не знаю, как остальное, но за это я, брат, ручаюсь!»

И так бывало всегда. Все унижения ничему его не научили. Сколько ни твердил он себе: «Не будь глупцом!» — каждый раз он снова начинал, как нищий, вымаливать у этой женщины восхищение.

Его голос, звеневший на первых фразах, скоро упал, и, как всегда, дойдя до того волшебного места, где слово облегает мысль вплотную, до духоты, он остановился и недоверчиво, с испугом взглянул на подругу.

Губы ее были сжаты, глаз не видно, руки засунуты в широкие рукава. Она не сказала даже: «Конечно, мое мнение не так уж важно…»

Поистине, она позабыла оставить на камине, справа и слева от часов, две не нужные ей раковины — свои неслышащие уши.

Подруга замкнулась. Наглухо.

И Марсель упал духом. Но вдруг его наполнила нежность: в голубой пузатой вазочке раскрылась роза.

Какая прелесть! Вне себя от восторга, Марсель весь светился изнутри. Он снова чуть было не потерял голову; он бросился, чтобы с благодарностью сунуть нос в распахнувшийся цветок, но вовремя овладел собой, услышав голос подруги:

— Ага! Роза! Вот хорошо. Значит, цветочница меня не обманула.

— Просто поразительно, как хорошо мой муж представляет орангутанга, — говорит г-жа Борнэ.

Избранные гости — их не больше десятка — начинают присматриваться к г-ну Борнэ. Сегодня в интимной обстановке им было рассказано несколько страшных историй.

— Самый удивительный рассказ, — говорит г-н Борн э, — по моему мнению, это «Убийство на улице Морг». Эдгар По так ловко все построил, что я лично, сколько ни читаю и ни перечитываю, никогда не догадываюсь, что это был орангутанг.

— Уверяю вас, — говорит г-жа Борнэ, — он подражает орангутангу так искусно, что в первый раз я просто стала звать на помощь.

— Это верно, — сказал г-н Борнэ, — она кричала как полоумная.

— Вы не шутите? — сказали дамы. — Вы действительно умеете показывать орангутанга?

— Но у него нет ничего общего с обезьяной!

— Нет, есть. Приглядитесь, когда он улыбнется.

Застенчивая дама попросила, опасаясь, что ее просьбу исполнят:

— Ах, покажите нам, хорошо?

Мужчины, слегка встревоженные, тоже хотели увидеть, чтобы убедиться. Г-н Борнэ покачал головой:

— Это так просто не делается: нужно быть в настроении и в соответствующем костюме. Я хочу сказать — без костюма.

Слова г-на Борнэ охлаждают любопытных. Дамы не решаются настаивать и говорят только:

— Как жалко! Нам бы так хотелось!

Но возмущаются, когда кто-то из этих господ предлагает:

— Если бы вы удалились ненадолго, чтобы нам, мужчинам, остаться одним!..

— Нет, нет. Это не выход.

— Послушайте, господин Борнэ, мы удовлетворимся двумя-тремя штрихами. Снимайте сюртук!

— Орангутанг в накрахмаленной рубашке! — презрительно промолвил г-н Борнэ. — Вы смеетесь надо мной, ей-богу!

— Поскольку, госпожа Борнэ, мы вышли из детского возраста, скажите, носит ваш супруг набрюшник?

— Носит, но коротенький.

— Вот-то не везет! Как же теперь быть?

— Господин Борнэ, вы неучтивы. Нам достаточно было бы намека. Засучите рукава до локтей. Прочее восполним воображением.

Господин Борнэ колебался — ему хотелось сыграть свою роль, но он боялся сыграть плохо. Польщенный, как певец, которого упрашивают: «Ну, хотя бы один куплет», — он наслаждался устремленными на него взглядами, полуоткрытыми ртами, умоляющими жестами.

— Пусть будет по-вашему! — сказал он.

Он снял сюртук, аккуратно натянул его на спинку стула.

— Прошу вашего снисхождения, — заявил г-н Борн э. — Во-первых, моя жена преувеличивает или, может быть, ошибается. Во-вторых, я еще не представлял орангутанга публично. И, наконец, и это вас, несомненно, удивит, я никогда не видел орангутанга.

— Тем большая заслуга! — сказали ему.