Гийом Аполлинер - Французская новелла XX века. 1900–1939

Мужчины, не уезжавшие из Ноллака на работу, выходили из дому поздним утром. Торговцы не спеша отпирали лавки, вяло топтались возле кассы или на пороге своего заведения, перекликались с соседями или перебрасывались приветствиями с проходившими мимо постоянными покупательницами: «Хорошая погода, мадам Тесье!» — «Да, только бы продержалась подольше, ребятишкам солнышко надо». — «Ну конечно, уж им-то надо!» Потом шли на рынок хозяйки с кошелками и, останавливаясь, заигрывали с младенцем, пускавшим пузыри в колясочке, которую супруга мясника выставляла на тротуар. Потом в спокойном воздухе дребезжал колокольчик у входных дверей то одной, то другой лавки. Собаки бегали друг за другом по улицам.

Около полудня возвращался со своей тележкой подручный булочника и мимоходом перекидывался шутками с молоденьким подручным мясника, тоже развозившим на своем велосипеде товар по домам. Булочник и мясник заглядывали в свои приходо-расходные книги и с большим сожалением покидали лавку: продовольственные закупки горожан к этому часу почти уже бывали закончены, о чем нетрудно было судить, ибо количество проданного хлеба и мяса день ото дня оставалось, можно сказать, неизменным. Один лишь аптекарь заранее не мог знать, как пойдет его коммерция, и, случалось, все» утро проводил среди своих банок, с озабоченным видом отрывая и приклеивая ярлыки с рецептами к коробочкам и пузырькам с лекарствами. В этом краю люди, в общем, обладали крепким здоровьем, не ведали ни эпидемий, ни автомобильных катастроф. А исцарапанные в кровь коленки школьников не приносят аптекарям доходов.

В таком же положении находился и доктор, но его это мало тревожило; он уже отошел от дел, врачебной практикой занимался, как он говорил, лишь из филантропии и принимал поистине удрученный вид при мысли о том, что ему придется написать кому-нибудь рецепт, — на первом месте у него были заботы о своем саде. Жил он рядом со школой, и оказалось, что местный учитель тоже вздумал обрабатывать имеющийся при школе клочок земли и делал это с удовольствием. Однако доктор вовсе не симпатизировал молчаливому и рассеянному любителю-садоводу, — у педагога, по мнению медика, были слишком левые взгляды, «опасные и вместе с тем ребяческие» убеждения, которые он стремился внушить и своим ученикам, несмотря на многократные жалобы их родителей и недовольство инспектора, приезжавшего из учебного округа.

Какие же события нарушали хотя бы в некоторой мере спокойствие обитателей Ноллака? Разве только что избрание самой добродетельной в городе девушки и отмечавшиеся годовщины перемирия 1918 года. В дни этих годовщин мужчины, надев старый сюртук и шляпу-котелок, собирались у памятника жертвам войны, изображавшего женщину с печальным лицом и поддерживающего ее солдата-пехотинца; а над этими фигурами, на верху обелиска, высилась эмблема Галлии — великолепный бронзовый петух. Мэр зачитывал список с именами погибших — их было много для такой маленькой коммуны, мужчины мрачно ковыряли землю носком ботинка, старушки иной раз роняли слезу. Тощий молодой священник кропил святой водой собравшихся да заодно и высеченные на памятнике имена погибших, отдавших свою жизнь за родину. Затем женщины уходили домой, а мужчины отправлялись в кафе, не страшась насадить пятен на свои парадные костюмы.

Выборы и увенчание розами самой добродетельной в городе девицы — событие, само по себе менее значительное, было, однако, более веселым. Оно происходило в актовом зале мэрии. Юную избранницу принимал сам мэр, опоясанный трехцветным шарфом, и усаживал рядом с собой. По другую ее руку садилась и управляла церемонией г-жа Лемонье, ближайшая помощница мэра в такого рода делах. После торжественной церемонии устраивался большой обед, и лишь поздно ночью молодежь шумным роем рассыпалась по темным переулкам Ноллака.

Так и шло дремотное, казалось бы, спокойное и мирное существование маленького городка. Но вдруг многие из тех, кто ездил на работу в Руайе, оказались безработными; они теперь бродили днем по улицам или играли в бистро на бильярде. И, глядя на них, некоторые думали: «Ну, теперь и нам придется плохо!» Действительно, хуже пошли дела у лавочников из-за безработицы, затронувшей их покупателей, да еще из-за конкуренции крупных торговых фирм в Руайе, которые развозили товары на дом по всей округе. Мелкие рантье боязливо просматривали свою газету и жаловались: «Скоро у нас ни гроша не будет! И вот помяните мое слово, не пройдет и двух лет, как Германия опять набросится на нас».

Однажды в Ноллак приехали в автомобиле три молодых человека. Они остановились около мэрии, вошли туда и через полчаса вышли. В сопровождении шумной ватаги ребятишек и толпы зевак они принялись расклеивать афиши и украсили ими весь город:

«За сильное правительство!»

«За пересмотр конституции!»

«За то, чтобы во Франции воцарились честь и честность!»

«В воскресенье в два часа дня все на площадь маршала Фоша!»

В воскресенье, как и обещали афиши, в город прибыли люди из Руайе; они приехали в двух больших автобусах, и на многих из них были синие рубашки. Человек десять этих молодцов в синих рубашках поднялись на эстраду парка и расселись на стульях полукругом, в середине которого заняли места мэр, священник и два уже немолодых господина. Все остальные расположились внизу, у подножия эстрады. Собрание открыл мэр.

— Дорогие друзья и сограждане! В смутное время, которое мы переживаем, я счел своим долгом дать разрешение на происходящее сейчас собрание для того, чтобы вот эти молодые люди (и он широким жестом указал на парней в синих рубашках) получили возможность изложить перед вами единственный способ выйти из того тяжкого положения, в которое нас поставило наше бездарное и преступное правительство… Да, уважаемые сограждане, слушающие меня, знайте, что на Францию, любимую нашу родину, надвигаются беды со всех сторон. Еще минута слабости, и Франция станет добычей внешних или же внутренних своих врагов. Я сознательно говорю — «внутренних врагов», ибо над нашей родиной, над нашими семьями уже витает призрак гражданской войны. Неужели же мы ничего не сделаем, для того чтобы предотвратить ее?

Граждане Ноллака безмолвствовали и лишь кивками головы одобряли красноречие своего мэра.

— Предоставляю слово господину Бондье, — сказал мэр.

Человек, сидевший рядом с ним, поднялся, и слушатели замерли, затаили дыхание.

— Шестого февраля в Париже перед зданием палаты пролилась кровь французов. Некоторые из наших сторонников погибли, пытаясь спасти страну, вытащить нас из грязи, избавить от позора. Их жертва не должна оказаться напрасной, господа. Парламентский строй прогнил! Освободите место для людей честных и порядочных! Людей сильных и чистых, — для тех, кто прежде всего любит свою родину! Вот к чему я призываю вас.