Мигель Астуриас - Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

Перевод с испанского

Если представить себе мировую литературу в виде могучего раскидистого дерева, то одна из самых молодых и свежих его ветвей принадлежит странам Латинской Америки. Эта ветвь начала расти каких-нибудь четыре с половиной века тому назад, когда на необозримых пространствах открытого Колумбом материка искони обитавшие здесь народы встретились с испанскими и португальскими завоевателями и переселенцами, принесшими сюда свой язык, свою культуру. В борьбе и взаимопроникновении разнородных начал, в процессе образования новых этнических групп и возникла новая литература, языком которой стал язык пришельцев и которая, однако, чем дальше, тем органичнее соединяла в себе традиции иберийской словесности с многообразным фольклорным наследием народов Америки, чем дальше, тем глубже уходила корнями в окружающую действительность.

Освободительная война, прокатившаяся по континенту в начале XIX века и покончившая с колониальной зависимостью Латинской Америки от Испании и Португалии, привела к образованию самостоятельных государств и дала мощный толчок формированию новых наций. Но литературе этих наций предстояло пройти еще долгий и трудный путь, прежде чем она по-настоящему обрела собственный голос и достигла такой художественной зрелости, которая сделала возможным ее выход на мировую арену.

Поэзия первою вырвалась за пределы своего континента на рубеже XIX и XX веков. Вслед за Рубеном Дарио, великим реформатором испаноязычного стиха, всемирную известность завоевали Габриэла Мистраль, Сесар Вальехо, Пабло Неруда, которые не только заговорили от имени своих народов, но и открыли новые горизонты перед поэтами всех пяти материков. И почти сразу же наступила очередь прозы.

Современный роман Латинской Америки, который сегодня получил мировое признание, родился в атмосфере двух гигантских катаклизмов, потрясших земной шар, — первой мировой войны и Великой Октябрьской революции. Разбуженная громовыми раскатами этих бурь, Латинская Америка начала как бы заново открывать себя. Пробуждение национального сознания, стремление к самоутверждению во всех сферах общественной, интеллектуальной и художественной жизни — таковы были главные признаки эпохи 20—30-х годов.

Именно в эти годы и возник в Латинской Америке новый тип романа; для его создателей было характерно стремление не только зафиксировать специфические черты окружающей их жизни, но и воссоздать ее, исходя из мироощущения своих народов. Эту четко обозначившуюся тенденцию латиноамериканского романа критики именовали по-разному — «регионализмом», «нативизмом» (от слова «nativo» — «туземный»), «американизмом». Пожалуй, точнее всего сказал об этом Пабло Неруда:

«Перед нами, писателями, стоял мир, полный красоты, страданий и борьбы. Мы должны были выразить свое отношение к этой действительности, которой дотоле пренебрегали».

Новый латиноамериканский роман вошел в сознание современников прежде всего как роман социальный. Целая плеяда романистов, выдвинувшихся в различных странах Латинской Америки, — мексиканец Мариано Асуэла, колумбиец Эустасио Ривера, венесуэлец Ромуло Гальегос, эквадорец Хорхе Икаса, перуанец Сиро Алегрия, гватемалец Мигель Анхель Астуриас, бразилец Грасилиано Рамос и многие другие, — посвятила свое творчество самым насущным общественным проблемам. Одни из них поведали миру о том, как империалисты и их местные пособники сгоняют с земли и обрекают на голодную смерть индейские племена. Другие посвятили читателей в мрачные тайны «зеленого ада» — тропической сельвы, где жизни тысяч людей приносятся в жертву ради баснословных прибылей иностранных монополий. Третьи рассказали о тирании диктаторов, упрочившейся в ряде республик континента. Четвертые запечатлели неудержимый порыв крестьянства, поднявшегося на борьбу за землю и за свободу… По выражению уругвайского поэта Сабата Эркасти, эти писатели «воссоздали художественную правду, жестокую и невыносимую».

Нельзя оценить своеобразие латиноамериканского романа XX века и тот вклад, который внесли его авторы в мировую литературу, если не иметь в виду исключительные и в чем-то даже парадоксальные обстоятельства его формирования. Вспомним, что для литературы давно сложившихся европейских наций роман, в его классическом виде, знаменовал возрождение эпической формы; а в литературе молодых, еще только складывавшихся наций Латинской Америки, которые не имели собственного эпоса [1] Разумеется, такие эпические памятники, как старо-испанская «Песнь о Сиде» или «Пополь-Вух» индейцев майя сыграли важную роль в формировании литературы отдельных латиноамериканских наций. И все же ни для одной из наций смешанного происхождения они не являются собственным эпосом. , возникший в XX веке роман явился, по существу, первым вполне оригинальным эпическим повествованием, дающим целостную картину национальной жизни. Поэтому современному роману пришлось здесь решать и такие задачи, что были задолго до того решены в литературе более развитых стран, — в частности, взять на себя некоторые функции народного эпоса.

Отсюда — многие характерные его особенности. Во-первых, это исключительная роль природы в латиноамериканском романе нашего века, где она нередко выступает в качестве самостоятельно действующей, одухотворенной силы, во многом определяющей судьбу человека. Конечно, эта особенность прежде всего обусловлена географией континента с его девственными просторами и непроходимыми лесами и реальным бессилием человека перед лицом могущественной и беспощадной стихии. Но одновременно подобная функция природы в романе Латинской Америки была порождена и тем первобытно-анимистическим мироощущением, которое принесли с собой новые персонажи, представители коренных, глубинных слоев населения, впервые приобщившихся к исторической деятельности. В представлении этих людей, а следовательно, и в представлении писателей, глядевших на мир их глазами, даже социальное зло до неразличимости переплеталось с враждебной стихией природы.

Пытаясь определить, в чем состоит новаторский характер современного латиноамериканского романа, некоторые исследователи на первых порах называли его «романом земли». При всей неполноте такого определения в нем схвачено нечто существенное.