Шмуэль-Йосеф Агнон - Путник, зашедший переночевать

Лейбче кивает мне и говорит: «Да, да, господин хороший». Я смотрю на него доброжелательно, но тут его лицо начинает темнеть. И не только лицо — все вокруг темнеет тоже, потому что, пока мы говорили, день прошел и наступил вечер. Я встаю. Зала пустая, не видно ни души. И тут появляется тот человек, которого я знаю, хотя почему-то не знаю, как его зовут. У него каждый день иное лицо. Сегодня это лицо японца и одновременно татарина. В любом месте есть множество таких людей, но здесь, в Шибуше, нет никого даже отдаленно похожего. Он маленький и щуплый, и у него красные веки, черные глаза и черные отвислые усы, из которых торчат волоски. На вид ему лет тридцать плюс-минус год. Он стоит передо мной и покручивает ус с довольным видом человека, который говорит собеседнику: «Я же вас предупреждал…»

Я сел на стул и прикрыл глаза.

В дверь постучали. Вошла Крулька и сказала: «Господин сидит в полной темноте, я сейчас же зажгу ему лампу. Мы весь день не видели господина. Боже мой, Боже мой, где же он был, что он ел? Я сейчас же принесу ему ужин!»

Я поднес палец и губам, делая ей знак замолчать. Она перекрестилась и сказала: «Боже мой, Боже мой, я не знала, что господин Зоммер собирается молиться».

Зоммер закончил молитву, не знаю — дневную или вечернюю, и сел на свое обычное место. Я чувствовал себя как-то неопределенно — и не грустно, и не радостно, и вместе с тем в ладу с самим собой. Великое дело душевный покой, не каждый день человек удостаивается его.

Закончив есть и пить, я вернулся в свою комнату и решил почитать письма, которые пришли сегодня. А пока читал, вдруг почувствовал желание тут же ответить их отправителям и, превратив намерение в дело, стал писать письмо за письмом. Закончил в полночь и лег в кровать с ощущением выполненного долга.

Уснуть я не надеялся. Сон пришел неожиданно, и я спал, пока не рассвело и не пришло время вставать. Был уже день, то ли девять, то ли десять утра. Я посмотрел на часы. Они тикали, как обычно, но время не показывали. С того дня, как я отправился за границу, они шалили — иногда шли нормально, а иногда словно впадали в безумие. Не всем часам по душе заграничный воздух.

Вставать или не вставать? Вообще говоря, я не видел никакой необходимости вставать, потому что времена и впрямь перепутались и в гостинице не было теперь постоянного времени завтрака. Эта Бабчи, Бог ей в помощь, ведет себя с гостями так, будто каждый ломоть, который она им дает, — особая милость с ее стороны. А поскольку я не так уж голоден, то могу и отказаться от этих ее милостей. Если проголодаюсь, Крулька приготовит мне вечером что-нибудь легкое и приятное.

И вот я лежал в кровати и припоминал свои дела. И вдруг понял, что накануне обманул себя: те письма, на которые я вчера ответил, были в действительности не такими уж важными, и на них не было нужды отвечать. В то же время те письма, что я оставил без ответа, прямо вопиют из своих конвертов и жаждут моего отклика. От кровати до этих писем было расстояние вытянутой руки. Но у меня не было сил протянуть эту руку. Поэтому я лежал в кровати и размышлял, что именно я могу ответить и как извинюсь за задержку. О, как я должен был извиняться!

Час-другой спустя я все-таки поднялся. И как ни странно, тотчас начал записывать обдуманное на бумагу. И если раньше я удлинял письмо, которое следовало бы укоротить, или укорачивал там, где нужно было удлинить, то после обдумывания все обрело правильные пропорции. Так я сидел и писал весь день и часть вечера. Под конец встал из-за стола и пошел в залу. И тут вспомнил те слова, которые искал вчера: «Хоть и христианка, Крулька хорошая еврейка». Вспомнил, что это сказала Гинендл, и улыбнулся странному словосочетанию.

В зале я увидел госпожу Зоммер. Она плакала и кричала: «Все правда, все правда!» Я спросил, почему она плачет, но ее муж сделал мне рукой знак оставить ее в покое, а сам поднялся, опираясь на палку, подошел ко мне, посмотрел на меня и спросил, правда ли, что господин Шуцлинг мой друг. Я кивнул и спросил, что случилось. Он сказал: «Сестра господина Шуцлинга заболела». Госпожа Зоммер поднялась, вытерла слезы и спросила, ел ли я. И тут же пошла на кухню и послала мне ужин. Больше я ее не видел — ни в тот вечер, ни наутро.

Гинендл сидела, закутавшись в шерстяной платок, с одеялом на коленях. Я поздоровался с ней и спросил, как она себя чувствует. Она посмотрела на меня и спросила, кто я. Я назвался. Она сказала: «Я тебя не знаю».

Я спросил: «Разве вы не помните, Гинендл, что я был здесь несколько дней назад с Ароном, вашим братом, и вы угостили нас замечательным обедом?»

Она ответила: «Да, да, дорогой мой, я вспомнила, вспомнила, дорогой мой, возьми стул и сядь передо мной. Что ты скажешь об этой истории? — И с этими словами она опустила голову на грудь, будто задремала. Но почти тотчас подняла голову, посмотрела на меня и спросила: — Кто ты?»

Я снова назвался. Она покачала головой и сказала: «Да, да, мой дорогой, я вспомнила. Не сын ли ты Эстер? Где ты был все это время? Я слышала, что ты уехал отсюда. Подожди, я вспомню, куда ты уехал».

И опять она опустила голову на грудь и задремала. Но несколько минут спустя проснулась снова и сказала:

«Мне кажется, что здесь кто-то был».

Я сказал: «Да, Гинендл, это я».

Она открыла глаза и спросила: «Ты здесь? Хорошо, хорошо. А кто ты, мой дорогой? Мне кажется, я уже видела тебя, не сын ли ты… подожди, я вспомню…»

Я снова назвал ей свое имя.

Она прошептала: «Да, да, дорогой, ведь я тебя знаю. Скажи мне, дорогой, где я тебя видела? Что ты скажешь о моих бедах? Берут птичку и отрывают у нее головку…»

В комнату вошел Лейбче Боденхойз. Гинендл посмотрела на него и сказала: «Ты уже здесь, Арон? Сядь, сын мой, сядь. Что нового, Арон? Что говорят врачи? Ведь она будет жить?»

Лейбче ответил: «Успокойся, тетя, успокойся. Пришла телеграмма от Арона».

«И ты здесь, Лейбче? — сказала Гинендл. — Хорошо, что ты пришел. Кажется, ты что-то сказал? Что ты сказал, Лейбче? Не бойся меня. Что за телеграмму ты упомянул? — Она опять посмотрела на меня: — И ты тоже здесь? Сядь, мой дорогой, сядь. Может быть, ты спросишь у Лейбче, что в этой телеграмме? Почему Арон не приезжает?»

Лейбче вытащил телеграмму и прочел: «Я заболел».

Старуха спросила: «Кто заболел? Лейбче?»

«Успокойся, тетя, — сказал Лейбче — Я здоров».

«А почему же ты сказал, что заболел?»

«Это не я заболел, — сказал Лейбче, — а…»

«Ты смеешься надо мной, да? — спросила Гинендл. — Как зовут твою жену? Это была плохая женщина. Не наказывай меня, Господи, за мои слова. Она мне никогда не нравилась. Дура, целая лавка обуви у нее, а ты сидишь босой. Возьми себе пару туфель, надень их и беги от нее. Кто этот господин, что сидит с нами?»