Александр Амфитеатров - Сумерки божков

— Кто же ожидал?!

— Огромнейший успех, — значительно и веско произнес Риммер, глядя прямо в лицо директрисы непроницаемыми, деловитыми глазами.

— Подождите до конца спектакля, — возразила она, не отвечая. — Спросим.

— Будет поздно, Елена Сергеевна. По моему расчету, мы уже рублей на триста публики отослали ни с чем. Чрезвычайно большой успех.

Елена Сергеевна нетерпеливо отвернулась и сошла по узкому, темному коридору в режиссерскую.

— Ну, — что же делать? Извините. Промахнулась. Мой убыток.

Управляющий следовал за нею по пятам.

— Я буду говорить, что в «Тангейзере». Опера на репертуаре и партия для г-жи Наседкиной подходящая. Позвольте говорить, что в «Тангейзере»? Венеру? Елизавету? Как прикажете? [242] в «Тангейзере»? Венеру? Елизавету? — Имеются в виду партии сопрано в опере Вагнера «Тангейзер и состязание певцов в Вартбурге».

— А если она не поет?

— Тогда — дело обычное: велим Вальтеру фон Фогельвейде, сиречь Ваньке Фернандову, заболеть, «Тангейзера» отменим по внезапной его болезни, а поставим ту оперу, которую г-жа Наседкина соизволит выбрать для второго дебюта…

Елена Сергеевна задумалась.

— Нет, нет, лучше подождите.

— Как угодно… Теряем…

— Нет, нет… Да — вы слышите? Уже апофеоз… Сейчас конец. Несколько минут не сделают разницы.

— Положим, Елена Сергеевна, что очень сделают: публика теперь бросится к шубам, а не в кассу.

— Все равно.

— Слушаю.

Елена Сергеевна замедлила шаг.

— Риммер!

— Я-с.

— А на «Роберта» хорошо берут? [243] А на «Роберта»… — «Роберт-Дьявол» Мейербера.

Риммер промолчал. Директриса повторила вопрос.

— Берут, — протяжно сказал управляющий. — Конечно… Брать-то берут… Только — того: уж очень опера-то заиграна, Елена Сергеевна…

— Да… разумеется… — отрывисто бросила Елена Сергеевна ему в ответ и пошла вперед быстро-быстро.

— Вот еще тоже много спрашивают, — нагоняя, сообщал Риммер, — будет ли г-жа Наседкина занята в «Крестьянской войне»?

Елена Сергеевна сразу остановилась.

— Что такое?

— Интересуются, будет ли г-жа Наседкина петь Маргариту Трентскую?

— Но, кажется, в анонсах ясно объявлено, что Маргариту Трентскую пою я?

— Интересуются, — намерены ли чередоваться?

— Нет! — резко оборвала директриса. — Нет! Это уж слишком много… нет! Можете всем решительно говорить, что нет. Эта партия — моя, и ею делиться я ни с кем не желаю.

— Слушаю-с.

* * *

В режиссерской был шум и хохот. Среди толкотни артистов Андрей Берлога, закинув на руки полы темно-серого хитона, цепляясь за мебель черными крыльями, сверкая бриллиантовою звездою в волосах, присядкою плясал русскую и вопиял благим матом:

— Ура! ура! Победа! Наконец-то настоящая победа! Ух! Я счастлив, как ребенок! Вы поймите: это такой успех, такой решительный, созидающий успех! Ну, словом, господа, вот вам: она совсем забила меня в этом акте! честное слово, забила! публика слушала ее гораздо внимательнее, чем меня…

— Что же, однако, вам тому уж очень радоваться-то, Андрей Викторович? — внезапно подала голос Настя Кругликова.

Она сидела в сторонке, молчаливая, злая, надутая.

— А? Ты говоришь?

— Говорю, что совсем не вижу никакой причины, чтобы вам козлом скакать. Не очень повысились. По-русски это называется — из попов в дьяконы.

— А! Настасья! Что ты понимаешь!

— Не беспокойтесь: что надо, все понимаю… до капельки! — буркнула красавица и совсем уже надулась как мышь на крупу.

— Андрей Викторович! — вопил с порога запыхавшийся Мешканов. — Невозможно! Бессовестно! Публика неистовствует, я звоню на занавес, а вы изволите тут…

— К черту! Не желаю выходить… Выпускайте одну дебютантку!

— Помилуйте! Вас целым театром зовут, Марью Павловну тоже… Морица Раймондовича…

— К черту! Что вы, право, Мешканов? Старый театральный воробей, а обычаев не знаете! Когда дебютант имеет успех, его непременно выпускают на вызовы несколько раз solo…

— Хорошо. Я — мне что же? — я — пожалуй… Только вы все-таки приходите…

— Иду, иду…

Берлога поймал за пуговицу длиннобородого, Фаусту в первом акте подобного, Кереметева и принялся изливаться:

— Этакая же умница на сцене! этакая душка! Так тебя и поднимает, так и несет! Огонь! вихрь! сила! Я пел Демона со всеми нашими русскими знаменитостями, но даю тебе, Захар, честное слово: не только такой — даже подобной Тамары у меня еще не было…

— Лучше поздно, чем никогда, Андрюша! — раздался холодный, ровный голос Елены Сергеевны.

Никто и не заметил, как она вошла и очутилась на обычном своем директорском троне, за письменным столом. Берлогу сразу — точно водою из ушата облили.

— А? Елена… гм… да… — растерянно переминаясь, залепетал он.

А Кереметев поспешил стушеваться, бормоча про себя:

— Вот что я называю — влопаться!

— Андррррей Викторович! — грянул с порога свирепый, негодующий Мешканов.

Берлога обрадовался ему, как спасителю.

— Бегу!

— Сумасшедший! истинно сумасшедший! — проводила его Настя Кругликова.

В коридоре Мориц Раймондович Рахе отмахивался от Мешканова.

— Не пойду я больше… Довольно… Не Бетховен дирижировал — только один «Демон»… не весьма большой заслуга… Genug! [244] Довольно! (нем.)

— Там такой шум, — обратился он, входя в режиссерскую, к угрюмо сидящей жене.

— У нас тут Андрей Викторович накричал, пожалуй, не меньше, — подхватил Риммер.

— А! Риммер! Вы здесь! Кстати! Слушайте: печатайте завтра один анонс, что на своя второй дебют госпожа Наседкина имеет петь Брунгильда в «Валькирия» Вагнер… [245] «Валькирия» — вторая опера Вагнера из тетралогии «Кольцо Нибелунга».

Риммер скроил шутовскую гримасу.

— Ого!

Елена Сергеевна повернулась к мужу сердитым порывистым движением.

— Бог знает что! «Валькирия» у нас шла всего два раза в самом начале сезона…

Рахе пожал плечами.

— Мне заявлял Андрюша.

— Придется назначать лишние репетиции, мучить хор и оркестр…

— Was kann ich? [246] Что я могу? (нем.) Мне заявлял Андрюша.

— Андрюша… Андрюша… — с досадою повторила Савицкая. — Эта «Валькирия» еще не сделала ни одного полного сбора… Хорошо Андрюше заявлять… надо же и с кассою считаться!

— Сбор-то, пожалуй, будет, Елена Сергеевна, — почтительно вмешался Риммер. — Публика г-жою Наседкиною очень заинтересована. Сбор будет.

Рахе кивнул головою, добыл свою вечную сигару и подтвердил:

— Jawohl! Ти не должен быть боязний: сбор будет.

Елена Сергеевна умолкла, с сердитыми глазами, с нервно вздрагивающею верхнею губою. Рахе посмотрел на жену внимательно, глубоко, понял, что в ней кипит большая буря, и попробовал смягчить положение.

— Я бы полагал, Елена, что в следующий «Демон» Тамару должен петь ти.