Густав Майринк - Произведение в алом

И явившийся из тьмы антипод все больше хирел, бледнел и умалялся, а с первыми рассветными лучами окончательно обессилел и, обратившись в бегство, забился назад в свою карту,

только тогда я встал, подошел к поверженному сопернику и небрежно сунул в карман «визитную карточку» тени - Пагад...

В переулке по-прежнему ни души.

Покопавшись в углу, который сейчас был освещен тусклым утренним светом, я не обнаружил ничего достойного внимания: ворох вконец истлевших лохмотьев, куча глиняных черепков, ржавая кухонная утварь - кастрюли, сковородки, - битая посуда, горлышко от бутылки... Никому не нужные, отслужившие свой век вещи, однако что-то мешало мне повернуться к ним спиной - я стоял и напряженно вглядывался в эти обломки прежней, теперь уже мертвой жизни, стараясь понять, что со мной происходит, пока до меня наконец не дошло: я инстинктивно пытаюсь сложить из этих жалких, разрозненных осколков нечто цельное -то, в чем душа моя смутно угадывает какие-то странно знакомые, только давным-давно забытые черты...

Да и эти стены - как отчетливо проступили на них трещины и неровности! - ну где, где я мог их видеть?

В замешательстве я схватился за карты - вертел их в руках, а сам вслушивался в себя: быть может, что-нибудь все же откликнется во мне и подскажет, почему так сладко ноет сердце мое при виде этих неумело разрисованных картинок, и вдруг... Господи, а не я ли сам нарисовал их когда-то?.. В раннем детстве?.. Много-много лет назад?..

Это была традиционная колода для игры в тарок. Старшие арканы были помечены одной из букв древнееврейского алфавита. Тот, что под номером двенадцать, должен соответствовать «Повешенному» - моя память явно подавала признаки жизни. Кажется, я даже помню, как выглядит эта карта: человек, висящий головой вниз меж небом и землей со связанными за спиной руками?.. Я развернул колоду веером: так и есть - человек, висящий головой вниз меж небом и землей со связанными за спиной руками!..

И вновь на меня что-то нашло - не то сон, не то явь... Какое-то горбатое, кривобокое, угрюмое строение... Левое плечо уродливо задрано вверх, правое срослось с соседним домом... Вот

только какого черта этот почерневший от времени приют ведьм торчит у меня пред глазами?.. Но моя еще не совсем очнувшаяся память уже суфлирует: да ведь это же здание школы... А вот и мы - шайка малолетних сорванцов... и... и где-то рядом должен быть заброшенный подвал...

Когда пелена спала, я оглядел себя, и вновь мысли стали путаться в моей голове: что за допотопное одеяние на мне?.. Откуда этот нелепый кафтан?..

Грохот трясущейся по мостовой повозки окончательно вернул меня к действительности, однако, когда я, прижавшись лбом к решетке, скосил глаза вниз, в переулке уже не было ни души. Только большой немецкий дог стоял на углу и, подняв заднюю ногу, задумчиво орошал краеугольный камень какой-то покосившейся развалюхи бурной оранжевой струей...

И вот, наконец! Голоса... человеческие голоса!..

Две оживленно судачившие старухи неторопливо ковыляли по тротуару в мою сторону; втиснув лицо между прутьев решетки, я окликнул их.

Разинув рты, кумушки замерли на месте и принялись пугливо озираться, потом, посовещавшись, задрали головы и стали глазеть вверх, ну а когда заметили мою бледную физиономию, застрявшую в оконной решетке, то ужасу их не было предела - отчаянно вопя, они с такой невероятной для их возраста скоростью пустились наутек по переулку, как будто за ними сам дьявол гнался.

Не иначе приняли меня за Голема... И я стал ждать, когда соберется толпа зевак, с которыми по крайней мере можно будет вступить в переговоры, но вот уже прошел целый час, а внизу лишь несколько раз промелькнули белые как мел лица - осторожно выглянув из-за угла, любопытные бросали в мою сторону робкий, трепетный взгляд и тут же с сознанием выполненного долга скрывались... Дальше этого не шло...

Что же делать?.. Ждать, когда через несколько часов, а может, и завтра соизволят явиться полицейские чины - эти «имперские крысы», как по своему обыкновению весьма образно называл их кукольник Звак?

Ну уж нет, лучше снова в преисподнюю - должен же быть какой-то выход из этого проклятого лабиринта, в конце концов подземный ход вел куда-то дальше!..

Возможно, сейчас, при свете дня, в подземелье через какие-нибудь щели или отдушины проникает с поверхности хотя бы слабый отсвет?

Итак, я спустился по винтовой лестнице в сумрачные катакомбы и продолжил свой прерванный путь. К счастью, на сей раз идти мне пришлось недолго - пробравшись через завалы битого кирпича и нагромождения гнилой рухляди, я набрел на какой-то заброшенный подвал, нащупал в темноте уходящие круто вверх полуразрушенные ступени и, взойдя по ним, очутился... в вестибюле того самого почерневшего от времени приюта ведьм, то бишь школы, которая привиделась мне не далее как час назад...

И тут на меня нахлынул поток воспоминаний: парты, сверху донизу забрызганные чернилами, тетради по арифметике, испещренные помарками, слезливые, наводящие тоску песнопения, вихрастый мальчишка, выпустивший посреди урока здоровенного майского жука, растрепанные хрестоматии с жирными пятнами от расплющенных бутербродов, аромат апельсиновых корок... У меня исчезли последние сомнения: когда-то я здесь учился, в этих мрачных стенах умерло мое детство... Но я не стал предаваться грустным мыслям и поспешил домой...

Первый человек, который встретился мне на Залнитергассе, был старым горбатым иудеем с седыми пейсами - заметив меня, он поспешно закрыл лицо руками и, громко подвывая, принялся на весь переулок возглашать свои еврейские молитвы.

Делал он это так усердно, что в самом скором времени на улицу высыпало население всех близлежащих домов - по крайней мере, судя по беспорядочным истошным воплям, которые они испускали и в которых слышалась явно нешуточная угроза, за мною следом шествовала добрая половина еврейского гетто. Когда же я наконец решился оглянуться, то сначала не поверил своим глазам: на меня накатывался гигантский вал, кишмя кишевший мертвенно-бледными, искаженными ненавистью и суеверным ужасом лицами.

Недоуменно оглядев себя, я понял причину народного негодования: тот странный, архаичный кафтан, который я ночыо надел поверх своей одежды, все еще был на мне, и благочестивый люд, само собой разумеется, принимал меня за Голема.

Мгновенно оценив, чем грозит мне сие досадное недоразумение, я не стал испытывать судьбу и припустил во весь дух -свернув за угол, забежал в первый попавшийся двор и мигом сорвал с себя ветхое одеяние, а когда выглянул из ворот, то увидел, как жаждущая крови толпа, размахивая палками и с пеной у рта изрыгая в мой адрес самые страшные проклятия, промчалась мимо...