Густав Майринк - Произведение в алом

Немного постояв, он тихонько всхлипнул и медленно, неуверенным, шаркающим шагом двинулся по лестнице вниз... Как человек, вынужденный держаться за перила...

Впервые я видел комнату Гиллеля при свете дня. Суровая, аскетическая простота царила в этом лишенном каких-либо украшений, похожем на тюремную камеру помещении.

На посыпанном чистым белым песком полу ни соринки. Из мебели - два стула, стол и комод. Справа и слева по стенам тянулись деревянные полки...

Мириам сидела напротив у окна, а я, пристроившись рядом, работал над ее восковой маской.

- Господин Пернат, а почему всегда лепят с натуры? Неужели только так, непрерывно сравнивая копию и оригинал, можно до биться полного сходства? - спросила девушка робко, явно лишь для того, чтобы нарушить затянувшееся молчание.

Мы отчаянно избегали встречаться взглядами. Мириам не знала, куда девать глаза от мучительного стыда за нищенскую обстановку жилища, а я старательно делал вид, будто целиком ушел в работу, хотя щеки мои предательски пылали от невыносимых укоров совести: тоже мне, друг называется - даже не удосужился поинтересоваться, как живется тем, кого ты считаешь своими друзьями!

Однако надо было что-то отвечать...

- Внешнее подобие - это не главное, Мириам, важно убедиться, что творение твоих рук соответствует внутреннему образу оригинала, - сказал я и окончательно смутился, чувствуя, как, в сущности, фальшива эта высокопарная фраза.

На протяжении многих лет я тупо повторял и так же тупо исповедовал ложный принцип, ставший основополагающим кредо современного изобразительного искусства: чтобы создавать художественные произведения, нужно досконально изучать внешнюю действительность; лишь после того, как Гиллель привел меня в себя в памятную ночь моего последнего дня рождения, во мне проявилась способность видеть внутреннюю природу вещей, однако видение это было возможным лишь с закрытыми глазами, стоило только открыть их - и сокровенный дар, которым из миллионов художников не владел ни один, хотя все они пребывали в блаженной уверенности, что обладают им, немедленно пропадал.

И как только у меня язык повернулся ляпнуть такое! Трудно придумать что-либо более нелепое: выходит, истинность духовного видения следует проверять грубыми и примитивными средствами внешних органов зрения!

Судя по виду, с которым смотрела на меня Мириам, недоумению ее не было предела.

- Ну, не следует понимать мои слова так буквально, - извиняющимся тоном промямлил я и поспешно склонился над маской.

Как зачарованная следила девушка за моей грифельной

стекой, которая углубляла рельеф восковой формы.

- Должно быть, чрезвычайно трудно все это потом с абсолютной точностью перенести на твердую поверхность камня?

- Я бы не сказал. Впрочем, это уже другой, чисто технический этап работы. До известной степени, разумеется...

После долгого молчания Мириам тихо спросила:

- А вы мне позволите взглянуть на гемму - потом, когда она будет закончена?

- Конечно, ведь она предназначена для вас, Мириам.

- Нет, нет, так нельзя... это... это...

Я видел, как ее пальцы нервно теребили край оконной занавески.

- Неужели даже такой пустяк вы не хотите от меня принять? - невольно вырвалось у меня с горечью. - Мне бы хоте лось... нет, мне бы следовало сделать для вас нечто большее...

Покраснев до корней волос, девушка резко отвернулась.

Господи, да что это я! И кто меня только за язык тянул с моими дурацкими предложениями, которые, конечно же, глубоко обидели ее! Ведь все это прозвучало так, словно я намекал на их бедность...

Что же делать? Как исправить положение? Главное, чтобы мои объяснения не обидели ее еще больше!

Осторожно подбирая слова, я начал издали:

- Выслушайте меня спокойно, Мириам! Прошу вас... Я обязан вашему отцу бесконечно многим... Вы даже представить себе не можете...

Она неуверенно подняла на меня глаза, явно не понимая, куда я клоню.

- ...да, да, бесконечно многим... Большим, чем моя жизнь.

- Но вы же тогда лежали без сознания - естественно, он вам помог! Иначе и быть не могло!..

Так, судя по всему, она ничего не знает о тех таинственных узах, которые связали меня с ее отцом. И я с удвоенной осмотрительностью принялся плести дальше свою словесную паутину, одновременно пытаясь уяснить для себя допустимые границы, в которых возможно беседовать на столь щекотливую тему без риска проговориться ненароком о том, во что архивариус предпочел не посвящать даже собственную дочь.

- Да, разумеется, но... но, видите ли, Мириам, помощь, оказанная нашей бессмертной душе, полагаю, несравненно более важна, чем та, которая возвращает к жизни бренное тело. Я имею в виду ту сокровенную эманацию, которая проистекает из духовного влияния одного человека на другого... Вы понимаете, что я хочу сказать, Мириам? Исцелять можно не только тело, но и душу...

- И это...

- Да, да, именно это духовное исцеление и даровал мне ваш отец! - Я схватил ее за руку. - Поймите же, с тех пор, как он вернул меня к жизни, самым искренним моим желанием стало доставить радость если не ему, то по крайней мере какому-ни будь близкому ему человеку - такому, например, как вы, Мириам! Имейте же ко мне хоть немного доверия! Быть может, у вас все же есть какое-нибудь заветное желание, которое бы я мог для вас исполнить?

Девушка задумчиво покачала головой:

- Неужели я произвожу впечатление такого несчастного, за битого существа?

- Ни в коем случае. Но человеческая жизнь полна забот, порой они тяжким бременем ложатся на наши плечи, а мне бы хотелось избавить вас от них... Вы обязаны - слышите? - обязаны позволить мне вам помочь! Ведь, если бы у вас с отцом была возможность, вы бы, наверное, не жили здесь, в этом сумрачном, угрюмом переулке, где даже камни почернели от горя? Вы еще так юны, Мириам, и... и...

- Но ведь и вы здесь живете, господин Пернат, - со смехом прервала меня девушка, - что же вас приковывает к этому сумрачному кварталу и этому почерневшему от горя дому?

Я растерянно молчал. Вот уж точно - не в бровь, а в глаз! Нет, в самом деле, почему я-то здесь живу? Этот, казалось бы, такой простой и естественный вопрос с какой-то фатальной неизбежностью ставил меня в тупик, и я, как загнанный зверь, отчаянно метался в поисках выхода, но объяснить себе, что удерживало меня в этом доме, все равно не мог.

Что же, что? - пульсировало в висках нескончаемым эхом, странно и опасно резонировавшим с чем-то неведомым, сокрытым в глубине моего сознания... Повиснув меж небом и землей, я пытался заглянуть... но... но добиться ответа так и не сумел... «Обитель его высоко над землей, и нет в сей глухой каморе дверей, лишь одно окно, чрез кое невозможно договориться со смертными»... - эта смутная реминисценция какого-то полузабытого разговора была последним, что меня еще удерживало над бездной, но вот оборвалось и это тоненькое волоконце - и я провалился в полнейшую прострацию, утратив всякое представление о времени и пространстве...