Густав Майринк - Произведение в алом

Вассертрум долго отказывался принимать свой подарок назад, потом вдруг выхватил у меня камень и в ярости запустил им в небо. Однако от меня не укрылось, как при этом у него навернулись слезы на глаза; я уже тогда достаточно хорошо владела еврейским языком, чтобы понять те несколько слов, которые он в отчаянии прошептал: «Все, чего бы ни коснулась моя рука, проклято»...

Это было мое последнее посещение его жилища, никогда больше не приглашал он меня к себе в гости. И я знаю

почему: если бы я тогда не стала его успокаивать, все было бы по-прежнему, но мне вдруг стало так жаль этого несчастного, клейменного заячьей губой человека, что я принялась его утешать, и этой жалости он мне простить не смог... Не понимаете, господин Пернат? Но ведь это же так просто: Вассертрум - одержимый, который тотчас становится недоверчивым, болезненно подозрительным к тому, кто имел неосторожность тронуть душевным участием его сердце, неизлечимо пораженное какой-то дьявольской червоточиной. Он ведь считает себя во сто крат более уродливым, чем это есть на самом деле, - тут-то и кроется корень всех его мыслей и поступков. Говорят, его жена очень хорошо к нему относилась, думаю, это была скорее жалость, чем любовь, но очень многие тем не менее верят, что она его любила вполне искренне. И только он один был убежден в обратном. Повсюду ему мерещились ненависть и измена.

Лишь для своего сына старьевщик сделал исключение. Кто знает, почему это произошло: то ли потому, что он наблюдал за ребенком с самых пеленок и, внимательно следя за развитием всех, еще совсем зачаточных, особенностей его характера, инстинктивно пресекал на корню те из них, которые могли бы в будущем спровоцировать его патологическую подозрительность, то ли причиной всему была еврейская кровь - ведь мы, иудеи, всю свою любовь отдаем потомкам, ибо до мозга костей пронизывает нашу нацию подсознательный страх, всосанный каждым из нас с молоком матери, что народ Израилев вымрет, так и не исполнив возложенной на него миссии, о которой все мы давно забыли, но которая по-прежнему живет в темных глубинах нашей памяти...

Своего наследника Вассертрум воспитывал чрезвычайно осмотрительно, можно даже сказать - мудро, что для такого необразованного, далекого от науки человека, как он, было по меньшей мере необычно. С дальновидностью опытного психолога он устранял с жизненного пути сына все более или менее щекотливые ситуации, которые могли бы стать поводом для душевных терзаний и развить в мальчике такие бесполезные и мешающие

амбициозным устремлениям его отца чувства, как сострадание, милосердие и доброта, но в первую очередь совесть - старьевщику очень хотелось, чтобы это присущее всякой человеческой душе свойство было начисто атрофировано в его честолюбивом потомке, которому надлежало хладнокровно шагать по трупам к вершинам карьеры.

В качестве домашнего учителя Вассертрум пригласил одного выдающегося ученого, основополагающей концепцией научных теорий которого являлось то, что животные невосприимчивы к боли, а их реакция на болевые ощущения - это всего лишь рефлекторное сокращение мышечных волокон.

Любыми средствами извлекать из всего живого максимальное количество положительных эмоций, а потом выбрасывать отработанный «материал», как выжатый лимон, - таков был фундаментальный принцип, на котором строилась система воспитания этого жестокого педагога.

Вы, конечно, и сами догадываетесь, господин Пернат, что служило главной и единственной регалией той власти, которая, по мысли Вассертрума, должна была сосредоточиться в руках его наследника, - разумеется, деньги. Ну а поскольку сам старьевщик всю жизнь вынужден был тщательно скрывать размеры своего богатства, дабы ни одна живая душа не проведала, как далеко простирается сплетенная им паутина, то и сына с младых ногтей приучал к двуличности, придумав для него такую маску, которая отныне и навеки должна была стать его вторым лицом, с одной стороны, обеспечивая ему полнейшую скрытность, а с другой - избавляя от тягостной необходимости сохранять видимость нищеты: он насквозь пропитал мальчика инфернальной ложью о «прекрасном», привил ему изысканные светские манеры и научил жить в соответствии с циничными заповедями современного эстетства -внешне благоухать подобно белоснежной лилии, а внутренне оставаться кровожадным стервятником.

Разумеется, авторство всех этих эффектных теорий о «прекрасном» принадлежало не старьевщику - скорее всего, он только «усовершенствовал» те обрывочные сведения об имморализме,

которые почерпнул из разговоров с каким-нибудь опустившимся богемным философом.

Впоследствии, когда повзрослевший отпрыск, озабоченный чистотой «родословной», стал при каждом удобном случае отрекаться от своего неказистого родителя, с пеной у рта доказывая, что не имеет ничего общего с каким-то «грязным старьевщиком из гетто», Вассертрум не только никогда не ставил это предательство ему в вину, но и, напротив, вменял в обязанность: ибо любовь его была воистину самоотверженна... Помните, однажды я сказала вам о моем отце: его любовь сильнее смерти - так вот, любовь этого монстра с заячьей губой сильна не менее...

Мириам на мгновение замолчала, и видно было, как напряженно работала ее мысль, пытаясь совместить несовместимое, - у нее даже голос изменился, когда она задумчиво прошептала:

- Воистину, странные плоды произрастают на древе твоем, иудаизм.

- Скажите, Мириам, а вы не видели в лавке Вассертрума... восковой фигуры?.. Или, быть может, вам доводилось что-нибудь слышать об этой отлитой из воска кукле? А то я никак не могу понять: приснилось мне это или в самом деле кто-то рассказывал - вот только не помню кто...

- Нет, нет, это не сон, господин Пернат, все верно: восковая кукла в человеческий рост стоит у Вассертрума в углу - там он и спит на старом соломенном тюфяке посреди невообразимого хаоса мертвых вещей. Много лет назад старьевщик увидел эту куклу в ярмарочном балагане, в котором тогда останавливался музей восковых фигур, и выторговал ее у владельца - уж очень она походила на одну девушку-христианку, которая, как говорили, была когда-то его возлюбленной...

«Мать Харузека!» - осенило вдруг меня, и я, хотя нисколько не сомневался в правильности своей догадки, на всякий случай спросил:

- А вы не знаете ее имени, Мириам? Девушка грустно покачала головой.

- Если вам это важно, я могу узнать... Вы только скажите...

- Ну что вы, Мириам, мне это совершенно безразлично. - Заметив, с какой готовностью она предложила свою помощь, я ре шил ковать железо, пока горячо. - Но вот что меня действительно интересует, так это... направление, в котором дует ваш ветерок, о прекрасная дщерь Гиллеля. Да-да, не делайте удивленное лицо, я имею в виду тот самый «хмельной весенний ветерок», о котором мы с вами говорили несколько минут назад... Надеюсь, ваш отец не собирается навязывать ему своей воли?