Густав Майринк - Произведение в алом

Сам не свой сидел я рядом с Ангелиной, опьяненный ее близостью. Во весь опор неслись мы по переполненным улицам.

Оглушенный кипевшим вокруг прибоем жизни, я различал лишь отдельные вспышки в проносящейся мимо пестряди: сверкающие серьги в ушах и блестящие цепочки на меховых муфтах,

тускло лоснящиеся цилиндры, белоснежные дамские перчатки, ярко-розовый бант на шее пуделя, с отчаянным лаем мчавшегося рядом с нашим экипажем, норовя вцепиться в колеса, серебряная сбруя взмыленной упряжки вороных, с которой мы только чудом разминулись в уличной толчее, зеркальные стекла витрин с мерцающими за ними чашами, полными жемчужных ожерелий, и переливающимися всеми цветами радуги россыпями драгоценных камней, матовый глянец туго обтянутых шелком стройных женских ножек...

Резкий ветер, обжегший нам лица, заставил меня еще острее ощутить восхитительно нежное тепло тесно прижавшегося ко мне тела.

Постовые на перекрестках почтительно отступали, давая дорогу нашему вихрем проносившемуся мимо экипажу.

На набережной, где кареты из-за царившего там столпотворения двигались в один ряд, наши лошади перешли на шаг - все вокруг было усеяно толпами зевак, глазеющих на поверженный мост.

Я лишь мельком взглянул в его сторону: малейший вздох, сорвавшийся с губ Ангелины, неуловимый взмах длинных ресниц, быстрый, украдкой брошенный взгляд - весь этот нежный, игриво-кокетливый флер, которым окутала меня моя очаровательная соседка, был сейчас для меня бесконечно более важным, чем лицезрение величественных останков, даже в своем падении сохраняющих поистине рыцарское достоинство и по прежнему мужественно противостоящих напирающим отовсюду ордам ледяных глыб...

Потом был парк... Пустынные задумчивые аллеи, хорошо прибитая, упругая и еще влажная земля, шелестевшая прошлогодней листвой под копытами притомившихся лошадей, напоенный весенними испарениями воздух, черные тощие силуэты гигантских деревьев с голыми, призывно воздетыми к небу ветвями, усеянными кудлатыми шапками вороньих гнезд, поблекшая, безжизненная зелень лужаек с серовато-белыми островками тающего снега - вся эта тихая, затаенная, еще не проснувшаяся красота обступила наш экипаж.

О докторе Савиоли речи почти не шло - равнодушно обронив несколько ничего не значащих фраз, Ангелина с милой детской непосредственностью призналась:

- Сейчас, когда опасность миновала и он быстро пошел на поправку, мне вдруг все, что меня так занимало в этом человеке, стало казаться ужасно скучным и пресным... А мне бы хотелось взмыть на волне радости до самых небес и, зажмурив глаза, очертя голову броситься в самую стремнину жизни, вскипающую легкой искрящейся пеной. Поверьте, все женщины таковы, только никто из нас никогда не признается в этом - одни из женского лукавства, другие из глупости, ибо сами не понимают своего предназначения. Все мы - легкомысленные дщери своей прародительницы Евы и жаждем лишь страстной любви и мужского поклонения. Не правда ли, мастер Пернат? - Однако в порыве саморазоблачения графиня не дала мне и рта открыть. - Впрочем, женщины мне абсолютно неинтересны. Только, пожалуйста, не воспринимайте мои слова как комплимент в свой адрес, и тогда... так уж и быть, открою вам один секрет: находиться в обществе симпатичного мужчины для меня во сто крат приятнее, чем все эти феминистические рауты, на которых приходится вести «умные» разговоры с нашими не в меру эмансипированными дамами. Господи, все, о чем бы они с самым глубокомысленным видом ни рассуждали, рано или поздно заканчивается сердечными излияниями, полными таких душещипательных подробностей, какие вам не привидятся и в страшном сне. Вздор, сплошной вздор: светские сплетни, болтовня о нарядах - а дальше-то что?.. Моды, к сожалению, меняются не так часто... Вы, наверное, находите меня ветреной и избалованной, мастер Пернат?.. - спросила она вдруг с таким неподражаемым кокетством, что я, очарованный ее обаянием, лишь с трудом сдержался, чтобы не сжать в ладонях это прелестное личико и не поцеловать в нежную шею. - Ну скажите же, скажите, что я взбалмошна и легкомысленна!

Ангелина придвинулась еще ближе и, просунув руку мне под локоть, замерла.

Но вот интимный полумрак сменился ярким солнечным светом - мы выехали из тенистой аллеи с тянувшимся по обеим ее

сторонам боскетом, обернутые соломой декоративные кусты которого в своем неуклюжем облачении походили на обезглавленных и лишенных рук и ног сказочных монстров.

Сидевшие на скамейках люди, щурясь на солнце, провожали нас любопытными взглядами, сдвигали головы и о чем-то перешептывались.

Не обращая на это внимания, мы молчали, предавшись своим мыслям. До чего же Ангелина была не похожа на тот образ, который жил до сих пор в моей душе! Как будто только сейчас я ощутил ее как настоящую женщину из плоти и крови!

Неужели эта гордая, проникнутая шармом самой откровенной чувственности светская дама и есть то самое несчастное, трепещущее от страха существо, которое я всего лишь пару месяцев назад в солнечный зимний день утешал в соборе?!

Я глаз не мог отвести от этих припухших, соблазнительно полуоткрытых губ.

Мечтательно прикрыв веки, графиня по-прежнему хранила молчание, целиком отдавшись своим грезам.

Колеса экипажа мягко и плавно катились по сырому от талой воды лугу. Голова у меня слегка кружилась от крепкого запаха пробуждающейся земли.

- Должен вам признаться... графиня...

- Ангелина... Для вас, мастер Пернат, я просто Ангелина... - еле слышно прошептала она, не открывая глаз.

- Должен вам признаться, Ангелина, что... что вы мне сегодня снились... всю ночь напролет... - охрипшим вдруг голосом выдавил я из себя.

Графиня вздрогнула - казалось, это признание застало ее врасплох, - потом, слегка отодвинувшись, она значительно посмотрела на меня:

- Поразительно! А вы - мне! Вот и сейчас я вспоминала этот чудесный сон...

Вновь возникла неловкая пауза, так как мы оба догадались, что видели один и тот же сон. Я чувствовал это по участившемуся биению ее пульса, по лихорадочной дрожи ее тела, которую не мог скрыть даже мех.

Резко отвернувшись, бледная от волнения Ангелина стала с каким-то напряженным ожиданием вглядываться вдаль...

Медленно поднес я хрупкую, аристократическую руку к губам, стянул белую надушенную перчатку, а когда услышал у самого уха хриплое от страсти дыхание, вдруг понял, что еще мгновение и... и... и, уже ничего не соображая, нежно и страстно прикусил трогательно беззащитный без своей лайковой оболочки большой палец графини...

Через несколько часов я брел как пьяный в вечернем тумане; мне надо было спуститься в Старый город, однако я шел куда глаза глядят, бездумно сворачивал в какие-то переулки и, видимо сам о том не подозревая, весьма продолжительное время блуждал по кругу.