Густав Майринк - Произведение в алом

Откуда-то издали, как сквозь толщу воды, призрачным, потусторонним эхом моих ушей коснулся мерный бой городских курантов, после десятого удара вновь воцарилась мертвая тишина.

От невыносимой духоты и смрада мне стало нехорошо - чувствуя, что задыхаюсь, я рванул воротничок.

Кряхтя и тяжко вздыхая, заключенные один за другим откидывались на нары и, простершись на чахлых тюфяках, замирали.

- А нельзя ли хоть немного проветрить камеру? - громко воскликнул я, адресуя свой вопрос в обступившую меня темноту, и сам испугался звука собственного голоса.

- Незя, - хмуро и безучастно донеслось из мглы.

Тем не менее я встал и, подойдя к торцовой стене, ощупал ее рукой: на уровне груди имелся какой-то выступ - похоже, доска... нечто вроде полки... так, пара кружек, очерствевшие огрызки хлеба...

С трудом взобравшись на полку, я ухватился за прутья решетки и, приоткрыв окно, приник к щели, жадно вдыхая струившийся оттуда свежий воздух.

Так и стоял я, не сводя глаз с непроницаемой, грязновато-серой пелены ночного тумана, и, даже когда колени начали подгибаться, не лег на нары.

На холодных стальных прутьях проступили капли влаги - казалось, от напряжения, которое передалось им от меня, их бросило в пот.

Должно быть, скоро полночь.

Мои сокамерники давно храпели. Лишь кто-то один не мог уснуть - беспокойно ворочался с боку на бок и время от времени тихонько постанывал.

Когда же наконец наступит утро?! Ага, вот оно, вот! Вновь потусторонние куранты стали отбивать потустороннее время.

Дрожащими губами я принялся считать: - Раз, два, три! - Слава богу, через пару часов начнет светать! Но что это - часы продолжали бить? - Четыре? Пять? - На сей раз пот выступил у меня на лбу. - Шесть?! Семь...

Одиннадцать часов...

С тех пор как я слышал последний раз этот призрачный колокол, который, казалось, звонил по мне, прошел всего лишь час!..

Но вот в хаосе, царящем в моей голове, стало мало-помалу прорисовываться нечто похожее на связные мысли.

Итак, Вассертрум подсунул мне часы без вести пропавшего Цотманна, чтобы навлечь на меня подозрение в убийстве. Стало быть, он сам убийца - иначе как бы он завладел этим проклятым «хамометгом»?

Сорвал часы со случайно обнаруженного трупа? Нет, в таком случае он непременно заявил бы о своей страшной находке: еще бы, ведь за сведения о бесследно исчезнувшем директоре страховой компании было официально обещано вознаграждение в тысячу гульденов!.. Не знать об этом старьевщик не мог - вот уже в течение месяцев двух объявления о розыске Цотманна висели на всех углах, и я по дороге в тюрьму видел их собственными глазами...

Все сходится: на меня донес человек с заячьей губой.

Кроме того, совершенно очевидно, что он и советник юстиции - по крайней мере в том, что касается Ангелины, - действуют заодно: иначе с какой стати этот судейский хорек с таким" пристрастием, всеми правдами и неправдами, пытался выбить у меня сведения о докторе Савиоли?

С другой стороны, из этого следовало, что старьевщик пока еще не добрался до писем Ангелины.

Впрочем... впрочем... внезапно меня осенило, и коварная интрига Вассертрума стала ясна как божий день - события, случившиеся сразу после моего ареста, с такой отчетливостью предстали предо мной, будто я сам был их невидимым свидетелем.

Да, да, разумеется, именно так оно и было: первым делом, в надежде заполучить хоть какие-нибудь улики, они нагрянули ко мне с обыском, и тогда, перерывая вместе с этими продажными крысами из полицейского участка мою каморку, старьевщик, конечно же, тайком прихватил с собой металлическую кассету, в которой, как он подозревал, находились столь необходимые ему доказательства, вот только открыть заветный ящичек сразу не смог - ключ я всегда носил при себе - и, возможно, как раз сейчас, сопя от нетерпения, взламывал его неподатливый замок в своем подземном логове.

Я прямо видел, как он своими грязными, жадными лапами роется в письмах Ангелины, и в безумном отчаянии затряс оконную решетку...

О, если бы я мог послать весточку Харузеку, чтобы он хотя бы успел предупредить доктора Савиоли!

Мгновение я цеплялся за призрачную надежду, что слухи о моем аресте, подобно пламени пожара, уже обежали еврейское гетто, - в конце концов, меня вели под конвоем чуть не через весь город! - а значит, дело теперь только за Харузеком, ну а уж на него положиться можно, он для меня как ангел-хранитель. Инфернальной хитрости студента Вассертруму нечего противопоставить, ведь это он, Харузек, сказал мне однажды о длинной невидимой игле, ядовитое жало которой настигнет старьевщика «в тот самый день, когда он вцепится доктору Савиоли в горло»! И еще подчеркнул: «Именно тогда - ни раньше, ни позже!»

Однако уже в следующий миг меня вновь охватывало отчаяние, и панический ужас завладевал моей душой: а что, если Харузек придет слишком поздно?

Тогда Ангелина погибла...

До крови закусив губу, я терзался раскаянием, что сразу, как только эти опасные письма попали мне в руки, не сжег их, и давал себе страшные клятвы - выйдя на свободу, немедленно уничтожить проклятого Вассертрума.

Ведь мне теперь все одно: покончить жизнь самоубийством или умереть на виселице!..

Я ни секунды не сомневался в том, что следователь поверит моим словам, когда мне представится долгожданная

возможность ясно и четко изложить ему эту нелепую историю с часами и рассказать об угрозах старьевщика.

Разумеется, уже утром меня освободят, даже если мне, до выяснения тех или иных интересующих следствие обстоятельств, придется немного задержаться, все равно, этим полицейским крысам деваться некуда - они будут просто вынуждены засадить Вассертрума за решетку по подозрению в убийстве.

Вперив взгляд в непроглядную тьму, я считал минуты и лихорадочно молился, подгоняя вяло текущее время.

Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем начало наконец светать, и первое, что стало постепенно прорисовываться в предутренней мгле - вначале как темное расплывчатое пятно, потом все отчетливее, - это гигантский медный лик старинных башенных курантов. Однако радость моя была недолгой, ибо, воистину, я предстал пред лицо вечности: на этом явившемся из мрака циферблате полностью отсутствовали стрелки...

Словно осужденный, которому только что вынесли смертный приговор, застыл я, парализованный ужасом, и лишь смотрел как завороженный на тускло мерцающий диск с черной точкой в центре, силясь понять, почему этот космический символ вдруг наполнился для меня каким-то зловещим смыслом.

Пришел я в себя, только когда пробило пять.

За моей спиной уже слышались какие-то звуки - заключенные просыпались и, зевая, обменивались короткими репликами на чешском языке.