Григол Робакидзе - Убиенная душа

Пировали грузины. Когда око зрит мир, солнце, горы, деревья, зверей, людей, то душа изливается радостью, желая воздать хвалу Создателю. Блаженно мгновение, когда ликующее сердце раскрывается другому ликующему сердцу. То, что грузин чув­ствует за пиршественным столом, это опьянение сердца. Культ торжественной трапезы для него представляет собой нечто высшее. Во время пира состязаются фехтовальщики, танцоры, певцы, поэты, ораторы. Главное за таким праздничным столом — доставить друг другу радость. «Какое счастье, что я вижу тебя!», «Как чудесно, что ты и я жи­вы, что я встретил тебя, а ты меня!» Так грузин выражает радость общения. За гру­зинским столом правит тамада. Так было и на сей раз в Коджори, в самом разга­ре лета.

Время было безрадостное, но милость Божия не покидает грузинскую землю. Неизвестно где все было закуплено для пира: кахетинское вино, тушинский сыр, много овощей, мясо для шашлыка, цыплята, фрукты. Был заказан и восточный оркестр «Сазандари», состоявший из дайры, чианури, диплипито и тари. Здесь каждый был художником: поэты, актеры, фехтовальщики, красивые женщины. Были здесь и Тамаз с Натой. Пирующие расположились под тем ореховым деревом, в тени которого Тамаз и Ната вчера укрывались от солнца, чтобы опьяниться им. На Нате было простое платье из белого полотна, ее босые ноги были обуты в белые холщовые туфельки. Простота одежды Ьще больше подчеркивала ее красоту. Она сидела на ковре. Тело золотисто­пшеничного цвета просвечивало сквозь мерцающую белизну платья, точно литая бронза.

Гости пребывали в радостном возбуждении от первых волн вакхического блажен­ства, медленно и сладостно наполнявшего собою тело. Один из пирующих собрался было произнести речь, когда из-за угла показался автомобиль. Какой-то поэт воскликнул: «Нико! Нико!» — и бросился навстречу автомобилю. Машина остановилась. Тот же поэт приветствовал гостей. Над столом внезапно нависло молчание. Поэт подвел к гостям нового гостя по имени Нико Брегадзе и еще какого-то незнакомца. Оба сели за стол.

С Нико все пирующие были знакомы — он занимал один из ответственных постов в Центральном комитете Компартии Грузии, что, вероятно, и было причиной всеобщего смущения, ибо среди гостей не было ни одного коммуниста. То, что поэт пригласил вновь прибывших гостей к столу, само собой разумелось, ибо, согласно грузинскому обычаю, каждый прохожий считается посланником бога и он уже лишь поэтому же­ланный гость на пиру. Но в данном случае было еще одно немаловажное обстоятель­ство: этот загорелый поэт, а также Нико и его спутник — латыш по имени Берзин, руководивший каким-то отделом в Закавказском бюро партии — были страстными лю­бителями охоты. Если не считать этого обстоятельства, то между поэтом и этими двумя коммунистами, и особенно Берзиным, не было ничего общего, хотя во время охоты они этого не замечали. Нередко им приходилось в ненастье бродить вместе, но­чевать в какой-нибудь заброшенной хижине, подвергая себя опасности. И поразитель­но: в этом товариществе совершенно не упоминались темы революции, классовой борь­бы, большевизма, Коминтерна, колхозов... То, что оставалось в них от советской жизни, были неповторимые советские анекдоты. Во время охоты они чувствовали себя лишь охотниками. Не думая ни о чем, погружались в первозданную природу, где человек один противостоит слепой стихии, имея при себе лишь деревянное или каменное ору­жие. Этим охотникам лес не казался обыкновенным лесом, в котором человек пре­доставлен самому себе, своей судьбе. Жизнь в дрёмучем лесу заключается в том, что­бы убивать, ибо убить — означает здесь — защитить себя. В повседневной жизни они бы, возможно, не посмели раздавить и муравья, но здесь убиение составляло для них радость первобытного человека. В них пробуждались древние инстинкты, чутье их обострялось. Преследование подстреленной птицы, выслеживание зверя — все таинст­венным образом заговорило в них, как скрытый источник. Судьба индивида, мужество первобытного человека решали все. Убиение — будь то фазана, перепела, горного козла или зайца — возбуждало в них анимальное наслаждение. Во время охоты все трое превращались в первобытных людей. Здесь не было места для цивилизованных форм общения — здесь все было примитивно. Социальные различия исчезали, оставалось только равное для всех происхождение. Революция обнажает людей, сдирает с них тысячелетнюю коросту — и голый человек вдруг начинает ощущать свои первоздан­ные корни.

У Нико Брегадзе было страшное лицо. Символом Мексики является крылатая змея. Лицо Брегадзе напоминало этот символ: казалось, что здесь змея превратилась в орла. И то, и другое было выражено одинаково ярко. Взгляд змеи отпугивал, взгляд орла возвышал. Это лицо было всем знакомо. Поэтому взоры присутствующих были те­перь направлены на незнакомца. Первое, что в нем обращало на себя внимание, его удивительная невозмутимость и спокойствие. Ни в разговоре, ни в движениях не обна­руживал он ни малейшей спешки. И еще одно его качество бросалось в глаза — твер­дость духа. Все его существо дышало уверенностью. Казалось, что он ни разу в своей жизни не испытал ни сомнения, ни страха. Его притягивал холод, тепло было чуждо ему. Неподвижное лицо напоминало камень. Эту окаменелость еще больше подчер­кивала его гладко выбритая загорелая голова. Он был немногословен. Когда Берзин кому-нибудь улыбался, он тут же отворачивался, и улыбка замирала на его губах, переходя в нечто, похожее на гнев. Взгляд неподвижных, остекленелых глаз напоми­нал взгляд василиска, убийцы. Эти глаза сейчас украдкой разглядывали гостей.

Пир продолжался. Состязались поэты. В их стихах воспевалась природа: пылаю­щее солнце, земля и сила быка, туман, поднимающийся с реки, и утренняя заря, кли­нок фехтовальщика и героическая борьба, бедра Астарты и любовное наслаждение. Все это было органически слито с именем Грузии.

Кровь и земля Грузии зажигали поэтов. А разве могло быть иначе? Грузинская нация невелика, но ее история насчитывает тысячелетия, и первородный элемент ее — европейский. Берзин не говорил По-грузински. Иногда Нико переводил ему отдельные отрывки и поэтические образы. Берзин морщил лоб, храня молчание, казалось, что стихи эти не трогали его. В них ни единым словом не упоминалась революция. Это и самому Нико было не по душе, в его лице теперь проступило что-то змеиное. Поэт, который привел этих гостей, чувствовал всю неловкость ситуации и не находил себе места. Странно было видеть, как поэты, читавшие свои стихи, теряли непринужден­ность: один запнулся, другой забыл какую-то строфу, пафос третьего вдруг погас, словно свеча на ветру. Поэт с загорелым лицом всеми силами пытался побороть соб­ственное смущение, читая ритмически хорошо построенное стихотворение, посвящен­ное Ленину. На лицах Берзина и Нико появилось выражение удовлетворения, хотя и не без тени скрытого недоверия, оба хорошо понимали, что стоящему в стороне от революции легче писать о Ленине, нежели о коллективизации. Другой поэт начал читать стихотворение «Октябрь», но, едва дойдя до середины, запнулся и вдруг умолк. Это произошло в тот момент, когда Берзин направил на поэта взгляд василиска. Один из пировавших опрокинул стакан с вином и залил платье Наты. Кто-то уронил бу­тылку прямо на камень. «Этот пришелец, по-видимому, приносит несчастье»,— про­бормотал один из поэтов. «Он, наверное, встал не с той ноги»,— добавил другой. Бер­зин сам не знал, с какой ноги он встал, но у него и впрямь была больная нога, не сгибавшаяся в коленном суставе.