Геннадий Ананьев - Орлий клёкот: Роман в двух томах. Том второй

Сразу же сносно у нее пошло. Медленней, конечно, чем у Ивана, но — вполне прилично. Очень уж не отставала от соседних бульдозеристов. А чуточку — это не в счет. Он, Иван, догонит, когда сменит ее. К тому же, задел уже есть. Машин на десяток повыше они соседей справа и слева.

— Ты, Ванюша, расслабься. Подреми. Я приловчусь. Честное слово — приловчусь. А как устану, скажу.

Совет дельный, но чего-то нет желания дремать. Как бы не случилось чего с Ксюшей, правда, дамба у основания широкая, не так-то просто сползти с нее ненароком, но как говаривала бабушка, береженого бог бережет. Ведь случись что с их бульдозером, от подначек до конца учебы не отделаешься, да и стыдно в такой момент выходить из строя, разрежая его, переваливать груз на плечи товарищей, увеличивать им нагрузку.

Нет, он не расслабился. Он зорко следил за Ксюшей, подсказывая, а то и помогая ей.

Привезли ужин. И тут Иван увидел, что, оказывается, на всех бульдозерах подвое. Никто не ушел отдыхать. И никто даже не думал, верны ли их действия, к пользе ли они делу. Одно было ясно: никто в общежитие уходить на ночь не собирался.

Так бы и вышло. Со вредом бы вышло, ибо ночь бы они прохорохорились прытко, а на следующий день точно уже походили бы на осенних мух. Не беспредельны силы человеческие. Все, однако, поставил на свои места директор. Похвалил поначалу за ответственный подход к делу, увидев, что бульдозеристы ужинают посменно, не останавливая работы:

— Верно, что к ужину подтянулись сюда все. Вот и проводите смену. Часов, наверно, до трех-четырех. Я распоряжусь, чтобы вас своевременно разбудили.

Не вдруг признались парни, что они вовсе не вылазили из бульдозеров, ни о какой очередности еще даже не думали не гадали. Так и остался бы в неведении директор, не сорвись с языка у одного из механизаторов:

— Мы не планировали смены. Ответственность большая. Вместе лучше. В общежитие никто не собирается…

— Как это — не собирается?! Вы что, роботы? Мне нужны работоспособные, а не измочаленные смены. Городу они нужны! Не на сутки, не на двое. На неделю. А то и больше. Ну-ка, разберитесь быстренько, кто останется сейчас, кто в следующую смену. Я сам отведу вас. Быстро-быстро. Никаких возражений, слышите?! Никаких!

Ксюша, а она ужинала, когда приехал директор, поспешила к Ивану, пересказала все и попросила:

— Ты, Ванюша, иди. Ладно?

— Не очень ладно. Тебе отдых более нужен. Ладней станет, если ты пойдешь.

— Но ты же больше меня работал…

— Но мне и более привычно. Меньше, поэтому, устал. Иди. Не теряй время, Вон, все уже собрались. Иди-иди.

Ой, с какой неохотой вылезла она из кабины. Знал бы он. А он лишь проводил ее взглядом. И сделал вывод: комбинезон из грубой ткани сидел на ней куда уютней, чем крепдешиновое платье, которое она надевала на танцы. Комбинезон скрадывал ее чуточку лишнюю полноту, подчеркивал здоровость и даже сильность молодого упругого тела.

Иван вздохнул облегченно и включил передачу. Его ждала нетронутая еще куча, которую плюхнул перед самым носом самосвал.

Темнело постепенно, но упрямо, пора включать фары. Вот уже и машины идут с ближним светом, и что-то фантастическое видится в этой бесконечной двуглазой веренице, ползущей и ползущей без малейшего перерыва.

А если реально воспринимать, то видна во всем многомашинном движении чья-то сильная рука. К тому же — умная. Что ж, верно говорится: при нужде и холоп — князь.

Иван включил фары и вырвал из темноты спешившую к нему Ксюшу.

«Что-то случилось?»

Ничего. Все в порядке. Просто не смогла она уснуть. Вот и…

— Я с тобой вместе буду? Ладно. Я усну. Обязательно усну. Честное слово. Вот тут. На сиденье. Ловко здесь. Ловко. И рядышком. Меняться чаще станем. Лучше так будет.

— Только сразу засыпай.

— Ладно-ладно. Прямо вот сейчас и усну.

Подложила под руку ладошку, сместившись чуточку на бочок, и притихла, словно мышка в норке, которую подстерегает сердитый котище.

Вскоре и впрямь заснула. Спокойно, безмятежно, вроде не гудело вокруг, не лязгало, не натужился надрывно бульдозер, осиливая очередную порцию тяжелого грунта.

Ночь постепенно отступала. Скоро дело к рассвету. Усталость все ощутимей. Хорошо бы хоть часок передохнуть, но жаль будить Ксюшу. Уж очень сладко посапывает. Лицо довольное, умиротворенное.

«Сдюжу, пока сама не проснется», — решил Иван Богусловский и время от времени стал останавливать бульдозер, массируя пальцы и полностью расслабляясь на минуту-другую, опустив безвольными плетьми руки.

В одну из таких остановок Ксюша проснулась. Он как раз откинулся на спинку и опустил руки. Она затараторила, упрекая себя:

— Ишь ты, разоспалась. Ванюша вымотался, а тебе вроде беды нет, — потом к Ивану. — Давай-давай, пересаживайся. Поспи. Я уж хорошо поспала. Честное слово. Мог бы и разбудить…

— Жалко стало. Уж больно хорошо ты спала.

— Правда?

В голосе ее и радость, и надежда, и недоверие.

— Ты вот что… Взбодрись на свежем воздухе, потом сменимся.

Он уснул моментально, словно тишина и уютный домашний покой царили вокруг. А Ксюша старалась не дергать бульдозер, меньшими порциями отгребая боковушки кучь, благо машины немного поредели и почему-то проползали все больше вперед, в темноту, прошивая ее пучками колких лучей.

Выдался ей даже перерыв. Можно было бы, конечно, утрамбовывать дамбу, утюжа ее, но она жалела Ванюшу.

Утром она узнает, отчего самосвалы проползали мимо: там, впереди, почти у самого начала дамбы, треснул на реке лед и выбилась фонтаном вода, напластываясь на лед. Паводок таким образом проклюнулся, а там, у основания дамбы, было самое низкое место.

Рассвело. Машин стало больше, они пошли почти вплотную друг за другом, и работы Ксюше прибавилось, а как назло бульдозер делался все более непослушным. Хоть плачь. Но она, глотая слезы, продолжала упрямо разгребать кучу за кучей, совершенно даже не собираясь будить Ванюшу. Даже не останавливалась, чтобы бездвижность и мягкое тарахтение отдыхающего двигателя не потревожили его сон неудобством.

Он проснулся, когда солнце, с трудом одолевая толстую пелену едкого солярного выхлопа, глянуло сверху на людской утомленный от непрекращающегося труда муравейник. Шалунишки-лучики щекотнули Ивана по лицу, будя его, гоня прочь сон. И первое, что увидел Иван, весело искрившиеся слезинки на пунцовых скулах Ксюши, а уж потом упрямо сжатые губы, пухлость и яркость которых от этого не стала менее привлекательной. Двумя руками (и было ясно, что из последних сил) она включала поворот, но лицо Ксюши, одухотворенное непонятным Ивану душевным настроем, не выдавало ни отчаянности, ни предельной усталости, а наоборот, казалось умиротворенно-очаровательным.